побывали в тисках, и теперь с трудом сгибались.

Монахов вернулся с двумя стаканами апельсинового сока, поставил их на журнальный столик, сел в кресло напротив и пристально посмотрел на меня. Мне захотелось превратиться в блоху. Когда-то я читала, что блохи могут прыгать на расстояние, в сто тридцать раз превышающее длину их тела.

Я взяла стакан. Сок оказался свежевыжатым и очень холодным.

– После вчерашнего вечера я понял, что вы любите все натуральное, – усмехнулся Монахов и отхлебнул из своего стакана. – Вам же не понравилось, что вишня консервированная.

– Это все нелепо. Глупость какая-то.

– Ничего себе глупость! Вы чуть не спалили весь поселок к чертовой бабушке. Давайте, выкладывайте правду, – вздохнул он.

Я опустила голову, не смея взглянуть на него. Опасаясь тех чувств, которые он пробуждал во мне. Совсем некстати я вспомнила, как он целовал меня в машине, какие мягкие у него губы…

– Я жду, – напомнил Монахов.

– Мне нечего вам сказать. В любом случае, вы не имеете права насильно держать меня здесь.

– Еще как имею! – хохотнул Монахов. – Я поймал вас на месте преступления, когда вы хотели поджечь мой дом.

– Это уже не смешно.

Я поднялась с дивана и подошла к двери. Монахов вскочил и в два счета оказался рядом со мной.

– Конечно, не смешно, – сказал он, глядя мне в глаза. – Кто вы?

– Что? – Я отпрянула, как от пощечины. – Я не понимаю, о чем вы говорите. Выпустите меня.

– Кто вы? И откуда у вас этот кулон?

– Немедленно откройте дверь! – закричала я и осеклась. На пороге гостиной стояла Даша и испуганно смотрела на нас. Монахов проследил за моим взглядом и обернулся.

– Вот черт, – пробормотал он и кинулся к девочке. Опустился на корточки и прошептал что-то дочери на ухо. Потом поднял ее на руки и унес по лестнице на второй этаж. Я осталась у двери. Я не могла сдвинуться с места. Меня словно парализовало. «Кто вы? Откуда у вас этот кулон?» – стучало в висках. Из транса меня вывел тихий голос.

– Я не должен был так поступать, я перегнул палку.

Я не слышала, как он вернулся. Я подняла голову. Монахов был бледен, это особенно бросалось в глаза на фоне темной щетины, выступившей на щеках.

– Кофе будете?

– Буду, – неожиданно для самой себя ответила я.

– Кофе, кстати, тоже натуральный, – насмешливо сообщил он, притащив из кухни поднос с кофейником и чашками.

Я отхлебнула из чашки. Кофе показался мне чересчур крепким и горьким.

– Почему вы спросили про кулон?

– Много лет назад его украли у Иды Врублевской, и с тех пор он как в воду канул.

– Я нашла его в доме. Позавчера, кажется…

– Это невозможно, придумайте другую версию.

– Почему вы не верите мне?

Монахов вскочил и закружил по комнате. Я в отчаянии наблюдала за ним. Я не понимала, что происходит. В такой нелепой ситуации я оказалась впервые в жизни. Монахов тем временем остановился у бара-глобуса и нажал на потайную кнопку. Глобус открылся, Монахов извлек бутылку виски, отвинтил крышку и плеснул напиток в стакан. Поднес к губам, но вдруг развернулся, шагнул к камину и решительно вылил содержимое стакана в золу. Зола пылью взметнулась вверх, и по комнате распространился едкий запах алкоголя. Монахов подошел к столу, оперся на него обеими руками и пристально посмотрел мне в глаза.

– Если вы действительно нашли кулон и не знаете его истории, то вам угрожает опасность, – тихо сказал он. – Поэтому отдайте его мне.

– Вы что, сговорились, что ли? – усмехнулась я. – Титусу подавай картину, вам кулон.

– Какую картину?

– Откуда я знаю? Помните, на сеансе дух Врублевской указал якобы на картину. В тот же вечер Титус подстерег меня у дома и потребовал отдать ее ему. Догадайтесь, что он мне сказал?

– Что?

– Что мне угрожает опасность. Так что придумайте другую версию, а я ухожу. – Я поднялась с дивана и направилась к выходу. – Откройте дверь.

Монахов последовал за мной, но у самой двери схватил меня за локоть.

– Подожди, – переходя на «ты», попросил он. – Я должен кое-что показать тебе.

Я не успела возразить, как он метнулся к лестнице и скрылся на втором этаже. Кто-то невидимый прикрыл ведущую в кухню дверь. Кто? Зачем? Меня зазнобило. Я подошла к широкому окну, затянутому антимоскитной сеткой. Сетка пружинила под моими пальцами. Я надавила на нее ногтем, и в ту же секунду тяжелая ладонь легла на мое плечо. Я вздрогнула, повернулась и оказалась лицом к лицу с Монаховым. Я снова не услышала его шагов. На нем были дорогие мокасины из мягкой замши на каучуковой подошве. Абсолютно бесшумные. В руках он вертел толстую тетрадь в коричневом кожаном переплете. «Шмаков прав, – мрачно подумала я. – Мне пора лечить нервы».

– Вот, – произнес Монахов, – это воспоминания Врублевской. Тебе стоит их почитать.

Я молча взяла протянутую мне тетрадь и открыла ее наугад. Страницы были исписаны мелким убористым почерком, не имеющим ничего общего с почерком Врублевской.

– Вера записывала, – проникнув в мои мысли, пояснил Монахов. – Ида не признавала печатные машинки, а тем более компьютер.

Теперь, сидя в кресле у камина, Кара горько сожалела о том, что, поддавшись минутному импульсу, малодушно сбежала. Возможно, судьба подарила ей еще один шанс. Ведь со смертью вождя времена изменились. «Король умер…» Так, может быть, еще не все потеряно?

Кара подсунула ноги под себя и поежилась. Мокрый от снега шелк платья прилип к ногам и неприятно холодил кожу, но мысль о том, чтобы подняться на второй этаж и переодеться, даже не приходила ей в голову.

Старинные напольные часы пробили десять раз. Кара вздрогнула. Считалось, что часы сломаны, так как они существовали по своим собственным законам. Хотели – работали, хотели – не работали. К тому же у часов не было стрелок. Тая привезла эти часы из Ленинграда. Они были единственной вещью, оставшейся на память о семье. Все остальное – мебель, книги, вещи – было использовано в качестве дров во время блокады. А вот часы уцелели.

Мысль о Тае причинила привычную боль. Выйдя замуж за Базиля, милая и безответная Тая пополнила список Кариных потерь. В тот день, когда Кара вернулась из лагеря, Тая ничего ей не сказала. Они вместе посадили куст белой сирени, который Кара купила на станции как символ свободы, поужинали и легли спать. Наутро Тая вручила Каре картину. У Кары слезы полились из глаз, когда она увидела, что изображено на ней. Вилла ди Коломбо.

– Откуда? – спросила она срывающимся голосом.

– Принесли через несколько недель после того, как тебя арестовали. Там еще записка была, только, прости, я ее выбросила.

– Зачем?

– Случайно, господи. Да там ерунда какая-то была. Что-то вроде: помни о Караваджо, или: помнишь Караваджо? Может, эта мазня так называется?

– Не говори так. – Кара поднесла холст к лицу и коснулась его губами. – Это самый дорогой подарок…

– Странная ты! – Тая презрительно передернула плечами. – Тебя радует какая-то бездарная поделка, а по-настоящему ценные вещи оставляют равнодушной.

– О чем ты?

Тая выразительно промолчала, устремив взгляд на Карин портрет работы Базиля.