чуть не раскроившей мне череп. Вера стояла на нижней террасе, заключенная в брызги от фонтанов, а за ее спиной маячил утопающий в зелени мраморный фасад дворца.

Что это, совпадение? Теоретически жена Монахова вполне могла случайно оказаться на экскурсии во дворце, нарисованном на подаренной Врублевской картине. Но практически… «Бог не играет в кости», – сказал Альберт Эйнштейн.

Я перевернула фотографию. На обратной стороне был начертан круг, в центре которого было написано: ERUS. Я поспешно запихнула фотографию в бумажник, захлопнула его и сунула в карман пиджака. С глаз долой.

На первый взгляд дом Галы не подавал признаков жизни. Двери и окна были закрыты, везде царила тишина.

«Неужели что-то все-таки случилось с Лизой?» – обожгла мысль.

– Эй! – что есть мочи крикнула я. – Есть кто живой?

Спустя несколько секунд стеклянные раздвижные двери гостиной разъехались, и на пороге появилась невысокая полная женщина с круглым, добродушным лицом. Она была одета в темное форменное платье и белый передник.

– Добрый день, – с сильным южным акцентом сказала женщина.

– А Гала дома? – растерялась я.

– Да, да, конечно. Она в мастерской, – почему-то шепотом сообщила она, – пойдемте, я вас провожу.

Мы миновали Г-образную гостиную, коридор с «бонбоньеркой» и оказались на противоположной стороне дома. Моя спутница остановилась перед закрытой дверью и деликатно постучала.

– Что еще? – раздался недовольный голос Галы. – Я же просила не отвлекать меня, когда я работаю!

Женщина занервничала, на щеках выступили красные пятна.

– Тут к вам пришли, – заискивающе пролепетала она.

Я решила взять инициативу в свои руки.

– Галочка, это Саша, – сообщила я дверной ручке. – Простите, если не вовремя, зайду позже.

– Уже иду!

Дверь распахнулась. Гала в перепачканном краской джинсовом комбинезоне радушно улыбалась.

– Зашла буквально на минутку, – зачем-то стала оправдываться я. – Просто хотела от вас позвонить в город, если возможно. А то у меня телефон так и не работает.

– Господи, да о чем вы говорите! Естественно, звоните, куда вам нужно. – Гала посторонилась, пропуская меня в мастерскую, и повернулась к женщине в переднике: – А вы, Люда, что застыли, как памятник? У вас что, дел нет? Лучше принесите-ка нам кофе. Вы будете кофе, Саша?

– С удовольствием.

– Черный? С молоком?

– С молоком будет здорово.

– Вы слышали? – строго спросила прислугу Гала. – А я – черный. Ясно?

Людмила сгорбилась, словно в ожидании удара, и стала еще меньше ростом.

– Я все поняла, все поняла, – запричитала она, делая ударение в слове «поняла» на первом слоге, и поспешно засеменила прочь.

– До чего бестолковая, сил никаких нет, как только найду подходящую кандидатуру на ее место, сразу уволю, – поджала губы хозяйка. – Да вы проходите, проходите.

Я шагнула в просторную, залитую солнцем, комнату. Прозрачный потолок и огромные сверкающие окна – от пола до потолка – создавали иллюзию открытого пространства. Стеклянная дверь вела в небольшое полукруглое патио, за которым начинались сосновые джунгли.

– По первоначальному плану здесь должен был быть зимний сад. Но когда я увидела эту комнату, сразу поняла, что тут будет мастерская, – поведала мне Гала. Она снова стала сладкой до приторности. – Ведь мне для работы необходимо яркое освещение.

В комнате сильно пахло краской и еще чем-то специфическим, даже мощный кондиционер не помогал.

– А вы тут не проветриваете? – спросила я, чувствуя, как защипало в носу.

– Да тут – проветривай, не проветривай – результат один. – Она распахнула стеклянную дверь, и в помещение ворвалась струя свежего воздуха, которая тут же потонула в скипидарно-ацетоновых миазмах. – Запах краски слишком стойкий, на века в стены въелся. Да я привыкла. А мне для работы тишина нужна, посторонние шумы меня отвлекают. Вот и приходится все закупоривать.

В мастерской царил творческий беспорядок. Дощатый пол пестрел разноцветными кляксами, повсюду валялись всевозможные тюбики, жестяные банки с красками, бутыли с растворителями, разнокалиберные кисти, рулоны бумаги. По периметру были расставлены стопки законченных и не законченных полотен, пустые рамы и багеты, грудой сложенные вдоль стен, зияли дырами.

В центре возвышался мольберт с натянутым на подрамник холстом. Рядом – грубо сколоченный табурет с палитрой, полупустыми тюбиками краски и стеклянная банка с кистями.

На холсте была изображена аквамариновая ваза с пышными бордовыми пионами. Сочные зеленые стебли склонялись под тяжестью распустившихся бутонов.

– После вчерашних событий захотелось чего-нибудь радостного, жизнеутверждающего, – пояснила Гала, кивнув на картину.

– Очень красиво, импрессионистов напоминает. От ярких цветов у меня немного зарябило в глазах.

Все-таки я предпочитаю приглушенные, пастельные тона.

– Вот телефон, – улыбнулась Гала, протягивая мне трубку. – Можете поговорить на улице.

Я с благодарностью взяла телефон и вышла в патио. Даже на улице, среди горшков с цветущими растениями, меня преследовал запах краски. Я чихнула и отошла подальше, в тень сосен. Набрала мамин номер. Она ответила после первого гудка:

– Саша, ну наконец-то, куда ты пропала?

– Да я за городом, мам, – тихо пояснила я и покосилась на дверь мастерской. – У друзей.

– А что с твоим мобильным? Я тебе звоню, звоню…

– Разрядился. Ты не волнуйся, у меня все в порядке.

Я надеялась, что мама не услышала, как у меня дрогнул голос.

– Ну, слава Богу, хоть у тебя все в порядке, – горестно вздохнула мама.

– А что случилось? – встревожилась я. Моя мама очень редко вздыхала без веской на то причины. Но ко мне это, увы, не относилось.

– Сонечка руку сломала. Да сложный перелом такой – осколочный, со смещением.

Соня – моя восьмилетняя племянница, дочь Егора. К сожалению, я редко общаюсь с ней, так как она с родителями живет во Франции.

– Господи, как же это произошло?

– Наталья не углядела, – с осуждением проговорила мама. Она открыто недолюбливала невестку, считая, что та недостойна ее ненаглядного сыночка. – Девочка каталась на роликах в парке. А там ступеньки. Ну вот, споткнулась и слетела с лестницы.

– Кошмар.

– Да уж. Хорошо хоть, что только рука. Могло быть гораздо хуже. И это в тот момент, когда у Егора столько работы! А она не может даже за ребенком уследить. Кстати, – добавила мама совсем другим, более привычным тоном, – я тут Кириллу звонила. Думала, он в курсе, где ты. Так там уже девица какая-то к телефону подходит. Так что ты смотри…

Я отсоединилась и сглотнула подступивший к горлу комок. Я снова почувствовала себя лишней. «Отрезанный ломоть» – называли меня родители с тех пор, как я вышла замуж за Кирилла. Действительно, отрезанный ломоть.

Вздохнув, я набрала свой бывший домашний номер. Сегодня пятница, прямого эфира у Шорохова нет, он наверняка еще спит.

После десятого гудка мне ответил сонный женский голос.

– Будьте добры, Кирилла позовите, – хрипло попросила я, продолжая надеяться, что ошиблась