– Вы уже на машину сегодня поглядели, – усмехнулась я.

– Я, собственно, поэтому и пришел.

– Кстати, – перебила я, – вы утром забыли на пассажирском сиденье пиджак.

– Да, да, спасибо, я знаю. Послушайте, я вызвал аварийную бригаду, они мне перезвонят и подъедут через пару часов.

– Аварийную бригаду? Это, наверно, стоит кучу денег, – вырвалось у меня. В голове замаячил мой тощий кошелек.

– Не волнуйтесь, – поспешно сказал Монахов. – Я оплачу, если вы не возражаете.

– Нет, нет. Это лишнее.

Монахов тем временем поднялся наверх, засучил рукава и присел на корточки перед изувеченной ступенькой.

– Признайтесь, как вам это удалось?

– Что? – сглотнув, спросила я. От Монахова пахло смесью табака с одеколоном.

– Я говорю, как вам удалось доломать все окончательно?

– Просто я здесь ничего не нашла. Никаких инструментов.

– Ну это в корне меняет дело, – съехидничал Монахов и посмотрел на меня. В его глазах плясали насмешливые искорки.

– Зря издеваетесь, – обиделась я. – Если бы у меня был молоток с гвоздями, я бы прекрасно все исправила.

– Верю, верю, – капитулировал Монахов и добавил: – Я скоро вернусь.

Минут через пятнадцать он действительно вернулся. Переодетый в желтую футболку и легкие спортивные брюки, с небольшим пластиковым чемоданчиком в руках.

За это время я успела промыть раны, обработать их зеленкой и заклеить лейкопластырем. К счастью, все необходимое я обнаружила в аптечке в ванной комнате.

– Мастера вызывали? – шутливо спросил он и взлетел по ступенькам вверх. Деловито откинул крышку чемоданчика, достал оттуда ярко-оранжевый молоток. Прямо не молоток, а произведение искусства.

– Как ваш визит к врачу? – поинтересовалась я, пока он прибивал доску новенькими сверкающими гвоздями.

– Ну, пока мы доехали, Дашка опять замкнулась в себе, – вздохнул он. – Но я рассказал доктору о том, что произошло. Он говорит, это хороший признак. Появилась положительная динамика, и это дает надежду на выздоровление. Мизерную, правда. Но все-таки. Раньше доктор об этом даже и не заикался.

– Здорово.

– Все благодаря вам.

– Мне? – удивилась я. – При чем здесь я?

– Видимо, Дашка насмотрелась на то, как вы танцуете, и что-то там у нее в голове сдвинулось.

Краска бросилась мне в лицо. Значит, он тоже видел, как я тренируюсь. То есть подглядывал… Я промолчала и отвернулась.

– Ну вот, – удовлетворенно произнес Монахов, любуясь на свою работу. – Надеюсь, теперь больше не сломается.

– Спасибо огромное.

– Да не за что, Господи. Всегда рад помочь.

Он защелкнул замки на чудо-чемоданчике и спустился вниз.

– Послушайте, Саша, – Монахов на секунду замялся, – а можно я буду приводить Дашку на ваши занятия? Раньше, до болезни, она обожала балет. Это будет своего рода психотерапия.

– Ну, не знаю… – растерялась я.

– Она не будет вам мешать, – поспешно сказал Монахов.

– Ладно.

– Отлично! – Он взъерошил волосы и улыбнулся. – Тогда я пошел… Когда аварийка позвонит, я за вами зайду.

Я закрыла за ним дверь и вернулась в спальню.

Шкатулка покоилась под подушкой, там же, где я ее и оставила. И по-прежнему была заперта. Я покрутила ее в руках и обнаружила крохотную замочную скважину.

– И что же мне с тобой делать? – спросила я лакированную крышку. – Как мне тебя открыть?

И тут вспомнила про ключик, приклеенный к буфетному ящику. Кажется, я сунула его в карман джинсов. По закону подлости джинсы оказались на самом дне сумки, зато ключ был на месте.

Прежде чем открыть шкатулку, я нащупала кулон под тканью майки. Похоже, это стало входить у меня в привычку. Повернула ключик. Крышка откинулась сама, автоматически, и из недр шкатулки послышалась музыка.

Это была музыкальная шкатулка, внутри ее лежала пухлая тетрадь в виниловой обложке бледно-зеленого цвета. А под ней… Вот отчего шкатулка показалась мне такой тяжелой.

Под виниловой тетрадью был спрятан пистолет. Элегантный, явно дамский, с перламутровой рукояткой и изящным, с гравировкой, дулом.

Я брезгливо вытащила его и отбросила от себя. Я знала, к каким ужасающим последствиям могла привести эта, с виду безобидная, изящная штучка.

Как-то, пару лет назад, я заехала к маме на работу. У нее как раз образовалось окно, и мы с ней устроили чаепитие в ординаторской. Но тут влетела сестра и сообщила, что доставили больного с огнестрельным ранением. Мама быстро выбежала в коридор, а я зачем-то вышла следом.

Раненого, молодого мужчину с землисто-серым, нездешним уже, лицом, везли на носилках, а верхом на нем сидела женщина в хирургическом костюме и делала массаж сердца. Запустила обе руки в латексных перчатках в развороченную грудную клетку, в которой что-то оглушительно хлюпало. При каждом нажатии кровь фонтаном била из раны, попадала на белые стены, на медицинский халат, на лица фельдшеров «скорой помощи». Потом мама объяснила, что парню выстрелили в спину в упор. Пуля прошила легкое, перебила артерии и сосуды и вышла через грудь. Отсюда такое сильное кровотечение. А входное отверстие было совсем крошечное.

Парня не спасли, он умер на операционном столе. А я возненавидела оружие еще больше.

Но сейчас вдруг подумала, что пистолет может стать мне надежным защитником. Пусть я не умею стрелять, но порой даже один вид оружия приводит людей в трепет. Я взяла пистолет в руки. Он пришелся мне как раз по размеру. Перламутровая рукоятка приятно холодила ладонь, палец естественным образом поместился на курке. Я с трудом поборола желание нажать на него и сунула пистолет под подушку.

Раскрыла тетрадь. В нее был вложен конверт с надписью: «Мамочке». Я вытащила из него стопку черно-белых фотографий очень плохого качества. На всех снимках была изображена одна и та же девочка в разном возрасте.

«Ирочке три годика. Июнь 1951 года», «Первый раз в первый класс», «Как повяжешь галстук – береги его» и в скобках «Прием в пионеры». Все это я прочла на оборотной стороне снимков. Последняя фотография, с которой в объектив улыбалась милая юная девушка, была датирована шестьдесят четвертым годом. Девушка была очень похожа на Иду Врублевскую.

Фотографии выпали из рук и веером рассыпались по полу.

Значит, у Врублевской была дочь. Вряд ли она стала бы хранить снимки чужого ребенка. Но тогда где она, эта дочь? Почему не живет в этом доме, по праву принадлежащем ей? Насколько я помнила, после смерти Врублевской в прессе муссировалась тема ее тотального одиночества. И никто никогда ни словом не обмолвился об этой мифической Ирочке.

Я вздохнула, собрала фотографии и вложила их обратно в конверт.

Настала очередь тетради. Я взяла ее в руки, перелистала. Кажется, она была пуста, лишь откуда-то из середины выпала пожелтевшая от времени, полуистлевшая вырезка из газеты «Правда». Она была такая древняя, что почти рассыпалась в руках. Я бережно ее развернула.

Заметка была посвящена приему в Кремле по поводу 36-й годовщины победы социалистической