– И что же там было написано?

– Ох ты, Боже ж ты мой! – Раиса снова вздохнула и перекрестилась. – Ужас там был, вот что! Даже вспоминать страшно…

– И все-таки? – У меня внезапно участился пульс. Я сделала глоток чая. Он показался мне слишком сладким и горячим.

– «Мамочка, ты убийца, – Раиса понизила голос и перегнулась через стол, – вот что там было написано. – Благодаря тебе я уже двадцать пять лет гнию в земле и с нетерпением жду встречи с тобой». Во как!

– Господи, кошмар какой, – пробормотала я и передернула плечами. – Может, это чья-то глупая шутка?

– Да уж, шутка… Разве ж так шутят? Это ж безобразие натуральное.

– И вы на основании этого письма решили, что у Врублевской была дочь?

– Да нет, конечно. Она сама про дочку-то рассказала. Она ведь ее в лагере родила. Да, представьте себе! Ее когда арестовали, она уже беременная была. Только скрывала это.

– Как это можно скрыть?

– Она ж маленькая была, худенькая. Балерина, одним словом. По ней и не видно было, что она ребенка-то носит. Короче говоря, родила она, а никто там в лагере этого и не заметил. С докторшей тюремной, как оказалось, сговорилась. Та ее в этот, в лазарет, положила, сама тайно роды принимала. Девочка слабенькая родилась, думали они, что не вытянет. Докторша дите-то выходила.

– А отец кто?

– Вот чего не знаю, того не знаю. Врать не буду… Может, итальяшка тот, что картину-то подарил. А может, еще кто.

– А почему же Врублевская не забрала дочь с собой, когда ее освободили из лагерей?

– Вроде как она попросила докторшу отдать девочку в приют. Сказала, что этот ребенок – самая большая ошибка в ее жизни. И самый большой позор. Не пойму только, как так можно про свое кровное ди- те? Уж как мои детки мне тяжело достались, но я никогда такого в голове даже не держала.

– Разные ситуации бывают, – заметила я. – Аборты тогда были запрещены, да и где в тюрьме она могла его сделать?

– Все равно не пойму. – Раиса упрямо поджала губы. – А уж как Ираида Яновна моих девок-то привечала, подарки дарила. Видать, вина ее грызла…

– И что? Она больше так никогда и не видела свою дочь?

– Нет, и не слышала ничего. Она думала, что девочку удочерили, и та выросла в хорошей семье. А оно вон как вышло…

– А откуда вы знаете, что Идина дочь покончила с собой?

– Так Ида сказала. Она в письме прочла. Оно ж длинное было, весь листок мелким почерком исписан. Вроде бедная девочка повесилась. Совсем молодая была, чуть больше двадцати лет.

– Кошмар, – повторила я. – А кто же тогда прислал Врублевской это письмо с фотографиями?

– Тут ведь вот еще что… – начала Раиса, но вдруг замолчала. – Что это там?

– Где?

– Ну, скрип… Не слышали, что ли?

Я прислушалась. Действительно, где-то в доме раздавался равномерный скрип, словно ветер раскачивал старые оконные ставни. Причем звук явно шел со стороны репетиционной комнаты.

– Тсс. – Я приложила палец к губам и стянула с ног кроссовки. Босиком выскользнула из кухни, на цыпочках пересекла гостиную и застыла на пороге репетиционной. Все как всегда – никого и ничего. Окно закрыто, никакого ветра, никаких посторонних звуков. Только дверцы шкафа распахнуты, а балетные туфли снова валяются на полу.

«Черт, какая-то заколдованная комната», – поежилась я и плотно затворила дверь в репетиционную. Бледная как саван Раиса в ужасе смотрела на меня.

– Это она, – пробормотала Раиса посиневшими губами. – Она. Потому что я вам ее тайну открыла.

Волосы зашевелились у меня на затылке. Я даже не стала разубеждать ее в том, что такого не может быть. Сама почти поверила.

Стук в дверь раздался, когда я заканчивала тренировку. Лучший способ отвлечься от дурных мыслей – заняться физическими упражнениями. Это я усвоила давно и на всю жизнь.

– Минутку, – крикнула я, стянула с деревянного поручня полотенце и вытерла выступивший пот.

Отражение в зеркале не порадовало. Красная, взмокшая, растрепанная. Я пригладила торчащие в разные стороны волосы, повесила полотенце на шею и пошла открывать. Я была уверена, что явился Монахов, и мне было неловко за свой непрезентабельный вид. Вопреки моим ожиданиям, на пороге стояла Нора. В стильном платье с завышенной талией, с гладкой высокой прической и в солнечных очках от Max Mara. Кожаная сумочка на длинном ремне болталась на плече. В руках она держала бутылку итальянского шампанского «Асти Мартини».

– Пустите на огонек? – спросила Нора и лукаво улыбнулась.

– Конечно, проходите. – Я посторонилась, пропуская гостью в дом.

Нора окинула гостиную цепким взглядом и водрузила бутылку на журнальный столик.

– Может, я не вовремя? – поинтересовалась она, повернувшись ко мне.

– Нет, нет, все нормально, – ответила я и промокнула полотенцем лицо.

– Ну и отлично. Бокалы, надеюсь, у вас найдутся? У меня сегодня удачный день. Один американский старикашка скупил всю мою галерею. Голые стены остались, зато я заработала кучу денег, – похвасталась Нора.

– Поздравляю, – я достала из посудного шкафа бокалы и поставила рядом с шампанским. – Разливайте пока, а я пойду ополоснусь и переоденусь. Это две секунды.

Я умчалась наверх, на скорую руку приняла душ, толком не вытершись, влезла в легкое платье из марлевки. Тонкая ткань прилипла к влажному телу, по спине потекли капли с мокрых волос. Не самые приятные ощущения.

Спустившись до середины лестницы, я заметила, что Нора стоит у портрета Врублевской. Я застыла.

Нора тем временем достала из сумочки изящную, явно антикварную и дорогую лупу с перламутровой ручкой. Приблизилась к портрету вплотную и стала сквозь лупу внимательно рассматривать поверхность холста. Затем послюнявила палец и потерла им в нижнем правом углу картины.

Я с преувеличенно громким топотом сбежала вниз.

Услышав мои шаги, Нора отпрянула от портрета и поспешно зажала лупу в кулаке.

– Даже не верится, что это Горелов, – криво улыбнулась она. – Не его стиль письма.

– И тем не менее… – развела я руками. «Интересно, что Нора пыталась там разглядеть?»

– Кстати, ценная вещь. Когда-то Горелов написал много портретов Врублевской. Но потом все их сжег. Так что это раритет.

– Я плохо разбираюсь в живописи.

– Так, может, продадите? Эта работа заняла бы достойное место в моей галерее.

– Я подумаю над вашим предложением. Но вряд ли. Мне кажется, что этот портрет – хранитель духа дома.

– Ну, как знаете. Странно, мне казалось, что у Врублевской должна быть большая коллекция картин.

«Дались им всем эти картины», – подумала я и промолчала.

– Сэр Джошуа Рейнольдс говаривал: «Комната, заполненная картинами, это комната, заполненная мыслями». Сэр Рейнольдс, – пояснила Нора, поймав мой недоуменный взгляд, – английский живописец XVIII века.

Она ловко откупорила бутылку и налила шампанское в бокалы. Золотистая жидкость вспенилась и выплеснулась через край – на полированной столешнице растеклось шипящее пятно. Пошипело, пошипело и угомонилось.