мне это не приснилось.

– Это не я… – вымолвил садовник и замотал головой.

– Да что вы, я ни в чем вас и не обвиняю.

– А может, это… она?

– Кто она? – похолодела я.

– Шутка…

– Какая шутка? Чья?

– Не-е, мне нельзя говорить…

– Что, Слава? Что вам нельзя говорить?

– Да не, я это, просто имею в виду… – Славик захлопал пушистыми ресницами и испуганно замолчал.

– Ладно, Бог с ним, с телефоном, – обреченно вздохнула я. – У меня к вам еще одна просьба, пойдемте со мной. Ножницы только свои захватите.

«Может, хоть сундук поможет открыть», – думала я, поднимаясь по хлипкой чердачной лестнице.

Дверь на чердак оказалась заперта, ключа в замочной скважине не было. Он исчез в неизвестном направлении.

– Не судьба, – натужно рассмеялась я и пожала плечами. – Ключ потеряла.

Я обернулась. Садовник застыл на середине лестницы, странно глядя на меня.

На миг мне стало страшно. В тесном полутемном коридоре олигофрен Славик с острыми ножницами в руках выглядел зловеще.

– Потеряла? – сглотнул он и криво улыбнулся.

– Ага, – пролепетала я и, стараясь не соприкасаться с садовником, нырнула в узкий просвет между стеной и его телом.

Закрывая за садовником дверь, я не удержалась и спросила:

– А почему нельзя говорить про шутку?

– Ничего нельзя говорить. Они могут услышать. Он посмотрел куда-то сквозь меня, словно там, за моей спиной, кто-то стоял. Потом схватил свою шляпу и убежал. Я обернулась. В комнате никого не было. Я почему-то вспомнила о загадочной записке с восковой фигуркой, которую он вручил мне накануне днем, метнулась к буфету и выдвинула ящик. Записки не было. Она исчезла, как и ржавый ключ от чердака. Очевидно, в том же самом направлении.

«Уеду! – твердо решила я и опустилась на пол, прислонившись спиной к нижним дверцам буфета. – Сейчас же соберу вещи и уеду. Вернусь, в конце концов, домой. Мой муж, известный телеведущий Кирилл Шорохов, очень даже неплохо зарабатывает и вполне может обеспечить себя достойным жильем. Хотя бы на первое время».

Что-то больно впилось мне в затылок – ручка от дверцы. Я собралась подняться и, чтобы не удариться головой, предусмотрительно посмотрела наверх, на выдвинутый ящик.

К днищу ящика было что-то приклеено лейкопластырем. Я потянула за его край, и освобожденный из плена маленький ключик со звоном покатился по дощатому полу.

В августе 1994 года британо-американская экспедиция проводила исследования в Антарктиде. Стояла тихая морозная погода, ярко светило солнце, не было и намека на ветер. Как вдруг над Южным полюсом ученые зафиксировали странное движение воздуха. Они долго гадали, откуда в безоблачном небе взялся циклон, и в конце концов запустили в него напичканный всевозможными датчиками аэростатический зонд, снабдив его длинной веревкой. Достигнув центра циклона, зонд исчез из поля видимости. Куда он подевался? На хрустальном голубом куполе не было ни единого пятнышка, за которое можно было бы спрятаться. Ученые порадовались, что догадались привязать веревку, потянули ее вниз и извлекли зонд из неведомой дыры. Осмотрев приборы, они испытали настоящий шок.

Все датчики показывали август 1964 года. Каким-то удивительным образом аэростат попал во временную дыру и, перепрыгнув через тридцать лет, провалился в прошлое.

Информацию об исследовательской экспедиции я вычитала однажды в какой-то научной статье в Интернете. Из той же статьи узнала, что время – это, безусловно, протяженность. Стало быть, оно связано с пространством. И если, например, сжать пространство в точку – сожмется и остановится время…

И сейчас, сидя на полу в чужом доме, на чужой веранде, проживая чужую жизнь в сжатом до предела чужом пространстве, я ощущала себя так, словно тоже провалилась во временную дыру.

Поиски заветного замка, который мог бы отворить найденный мною ключик, не принесли результатов. Я облазила весь дом в надежде обнаружить хоть что-нибудь подходящее – сейф, шкатулку, шкаф, наконец. Но тщетно. В итоге запихнула ключик в карман джинсов, сунула джинсы в сумку и застегнула молнию.

И тут вдруг вспомнила о чайнике. Он до сих пор стоял на огне. Я кубарем слетела вниз по лестнице. К счастью, чайник не успел выкипеть полностью и возмущенно булькал последними каплями воды. Я выгребла со дна банки остатки растворимого кофе, добавила в чашку сахар и кипяток. Достала из холодильника пакет молока. Плеснула, не глядя. И тут же почувствовала неприятный запах. Молоко скисло.

– Черт, – пробормотала я и брезгливо вылила получившуюся бурду в раковину.

С отвращением проглотила просроченный обезжиренный йогурт. Даже запить его было нечем. Чай тоже закончился – последнюю заварку я выпила вчера перед сном.

Интересно, есть здесь где-нибудь поблизости магазин?

Я вышла на крыльцо, опустилась на раскаленную ступеньку, закурила и с тоской посмотрела вокруг.

На улице, казалось, стало еще жарче. Солнце шпарило по полной программе, как будто в последний раз. Поселок буквально вымер, даже садовник куда-то подевался. Я поднялась и медленно побрела в сторону дома Галы.

Мысли мои вернулись к Шмакову. Почему судьбе было угодно устроить нашу встречу именно здесь, и именно тогда, когда жизнь моя развалилась на куски, а я сама стала болезненно уязвимой?

Я горько усмехнулась, вспомнив, как мечтала, чтобы Шмаков приполз ко мне на коленях и молил о прощении. А я расхохоталась бы в ответ и швырнула бы ему в лицо строки Ахматовой:

Откуда-то с другой стороны дома доносился голос Эдит Пиаф.

«Я ни о чем не жалею», – пела она. Впрочем, это даже песней нельзя было назвать. Это был крик души.

Я обогнула дом и прошла вперед, ориентируясь на звуки музыки.

У маленького, заросшего тиной пруда сидела на раскладном стульчике Нора Покорная с удочкой в руках. Рядом на земле стоял древний двухкассетный магнитофон.

Оглушительно квакали лягушки, перекрывая Пиаф.

– Добрый день, – громко поздоровалась я.

– О, Саша! – воскликнула Нора и выключила магнитофон.

Она была одета в просторную майку без рукавов с надписью «После нас хоть потоп», завязанную узлом на талии, и в бойскаутские шорты с массой молний и карманов. Заплетенные в тоненькие косички рыжие волосы делали ее похожей на престарелую травести, исполняющую роль пионерки.

– Хороший улов? – улыбнулась я и присела на корточки.

– Вот! – Нора с гордостью указала на трехлитровую банку с мутной водой, в которой трепыхались три мелкие рыбешки.

– Здорово. А ловите на что? На червяков?

– Боже упаси! – Нора зажала удочку коленями и замахала руками. – На обычный хлебный мякиш. Мякиш – самое оно. Меня дед научил.

– Он был рыбак?

– Он был полковник НКВД, но рыбалка для него была чем-то вроде «скрипки Энгра». Он ее обожал и меня заразил. Я все летние каникулы проводила здесь с удочкой.

– Здесь? В поселке? – уточнила я.