подарив мужу наследника, она, и раньше-то супружеские обязанности с трудом исполнявшая, делить с мужем ложе отказалась наотрез. Стоило судье не то что в постель к ней лечь, а хоть двери приоткрыть в ее опочивальню[37] — визг и крик поднимала и швырялась подушками.

Нагато, грубый, жестокий и нетерпеливый с подчиненными и простолюдинами, растерялся, не зная, как отстоять свои естественные права законного мужа. Пока он думал, женушка успела сообщить матушке, что выносить больше прикосновений супруга не в силах. Злоязычная карга, естественно, полностью встала на сторону обожаемой дочурки и пригрозила: пусть зять только посмеет принудить супругу к плотским отношениям или, упаси боги, поднять на нее руку — медной монетки больше не получит! Тут уж для бедняги Нагато вообще мир перевернулся: он, всю жизнь протолкавшись среди крестьян и самураем будучи лишь по званию, всерьез полагал, что наорать на строптивую жену или прибить ее — священное право всякого мужчины. А тут — вон оно как, по-благородному… Супругу стукнешь — последствий не оберешься! Злился он, возмущался — но, увы, так и не сумел восстановить свое положение в доме. Да и не знал, каким путем этого следует добиваться. Только и додумался — а хорошо бы наложницу завести. Наложница — она кто? Простолюдинка бесправная! Бить ее можно, унижать вволю — словом, обходиться с ней так, как, по мнению Нагато, настоящему мужчине с женщиной и должно обращаться.

Прошлой весной взгляд его упал на дочку сельского старосты Ичиро. Вот как все вышло: весной в горах жара прямо летняя стоит, у крестьян — как мужчин, так и женщин — в обычае работать в поле обнаженными по пояс[38]. Момоко, дочке Ичиро, только-только одиннадцать исполнилось. В тот год она отправилась вместе с другими деревенскими девушками высаживать нежные ростки риса в стоячую воду рисовых полей.

Рис растили всем селением. Ни один из крестьян, даже самый зажиточный, просто не смог бы без помощи соседей и почву подготовить, и рис высадить, и за ростками присмотреть, и, наконец, снять урожай и провеять зерно. Люди говорили — привыкли в японских селениях работать вместе, потому-то, в случае чего, и отпор врагу совместно готовы дать. Правда или нет — кто знает? В другом тут дело: для крестьян земли Ямато совместная работа — единственный способ выживания.

Итак, молодые женщины в ряд двигались от одного края поля к другому. Рисовые сеянцы, со всем тщанием отобранные среди лучших зернышек прошлогоднего урожая, передавали им пучками. Каждый пучок драгоценных ростков, аккуратно сложенных один к одному, связывал сплетенный из соломы жгут.

Поначалу сажали рис, редкий в этих горных местах, радостно шутили, пересмеивались. Но к концу дня все женщины уже падали с ног от тяжелой монотонной работы, а спины у них разламывались от непрестанных наклонов. И все равно незамужние девицы нет-нет да и косились на мужчин, неуклюже топтавшихся у противоположного края поля, высматривали себе подходящих женихов. В толпе же мужчин, говоря по чести, многие и вовсе никакого отношения к посадкам риса не имели — затем только и пришли, чтоб полюбоваться: шутка ли, все молодые женщины деревни вместе собрались! Одним из таких зрителей и был господин судья Нагато.

Конечно, многим из деревенских красоток уж лет по пятнадцать было, а то и поболе — не первый год замужем. Но Нагато на таких и внимания-то не обращал. И не потому, что мужние жены, — а просто слишком уж самоуверенно и гордо они держались, — одно слово, взрослые женщины. По ряду известных причин с уверенными в себе женщинами судье сразу же становилось как-то весьма неуютно…

Дочка Ичиро в тот год до серьезной, взрослой работы — рис сажать — допущена была впервые. Потому она, еще не вполне знавшая, что и как надобно делать, держалась робко, неуверенно. Осторожно спустила кимоно, и теперь верх его болтался у талии, вокруг старенького пояса. Впрочем, подобный костюм девочку не смущал — с детства она привыкла в жаркие летние месяцы и играть, и работать с обнаженной грудью. Дело было в самом факте: ей впервые дозволили принять участие в посадке риса, стало быть, признали, что она уж больше не ребенок, а настоящая взрослая девушка, не хуже всех прочих в деревне. Это радовало, но немножко пугало.

Нагато же причин неуверенности Момоко не знал, но угловатой робостью ее любовался. Он и сам не смог бы объяснить — почему, однако, явная беспомощность девочки прямо-таки опалила его огнем вожделения. С тех пор и началось… А потому теперь, когда Нагато, мрачнее тучи, весь в растерзанных чувствах после семейного скандала, шедший куда глаза глядят, вдруг наткнулся на лесной опушке на дочку старосты, собиравшую корешки, он понял: сами боги послали ему эту встречу! В руке девочка держала плоскую продолговатую корзину — специально для корешков. Нагато сразу внимание обратил: не широкая корзинка, не круглая — стало быть, не для грибов. Маленькая неудача — Момоко не одна была, а с матерью, высокой костлявой уродиной, на которую господин судья и внимание-то обращать возможным не считал — обычная крестьянка!

До сей поры Нагато бесплодно рыскал по селению в поисках какого-нибудь простолюдина. Наорать на кого-нибудь хотелось, сорвать зло после ссоры с женой и тещей, — прямо сил никаких не было. Но когда добрел до леса и увидел девчонку на опушке — враз успокоился. Сощурился. Нет, не такая уж и маленькая, ежели присмотреться, — грудки острые под пестрым ситцевым кимоно уже выпирают. А как, паршивка, двигается, как худенькими бедрами поводит, наклоняясь, как пышные, хоть и нечесаные, пряди волос с лица отбрасывает, выпрямляясь, — прелесть!

Девочка пристального внимания толстяка не заметила.

А вот мать ее — наоборот.

Она решительно заслонила дочку собой от сального взгляда судьи. Отдала почтительный поклон. Почти прокричала:

— С добрым вас утречком, благородный господин судья!

Слишком заискивающим был ее голос. Слишком — не в меру — радостным. Похоже, женщина, как и все обитатели деревни, люто ненавидевшая судью, из последних сил пыталась скрыть свои истинные чувства.

Нагато на приветствие ответить не спешил. Отстранил жену старосты жестом и снова уставился на ее дочь. Момоко на материнский голос удивленно повернулась и теперь во все глаза смотрела на разодетого с провинциальной роскошью судью. И тут Нагато озарило. Он — самурай. Она — крестьянка. Он — судья. Она обитает в подвластной ему деревне. Да на кой ему платить деньги и выкупать этого хорошенького зверька? Статус дозволяет ему взять девчонку в наложницы хоть сейчас[39]! Судья охнул. Всплеснул руками…

— Ой, благородный господин! И как я, дура, не подумала? Вы, верно, желаете свеженьких корешков отведать? Вкусные, сладкие! — зачастила жена старосты. Ласково заговорила, униженно, — а вот в темных глазах, неотрывно следивших за взглядом Нагато, прямо искры ярости и страха сверкали.

— Отойди, женщина! — бросил сквозь зубы судья.

Крестьянка не послушалась — наоборот, буквально навалилась на девочку, отпихнула ее себе за спину. Впрочем, Момоко тотчас высунулась. Любопытство на чумазом личике смешивалось со страхом — и желание вновь ударило в чресла Нагато. Судья скрипнул зубами. Момоко затрепыхалась, явно собираясь пуститься в бегство.

— Прошу вас, благородный господин судья! Примите этот жалкий дар. Чем богаты, по скудости нашей! Вкусные корешки! И госпожа супруга ваша довольна будет! — молящим голосом лепетала жена старосты. Она упала на колени и обеими руками, точно жертвенное приношение в храме, держала перед собой корзинку. Глаза ее расширились от ужаса — говорила, что на язык придет, явственно понимая — в глазах у Нагато приговор ее дочери.

— Женщина! — прошипел Нагато. — Я, верно, уж с тысячу раз толковал твоему болвану мужу о своих намерениях насчет вашей дочери. Но он, видать, слишком глуп, чтоб понимать намеки. Теперь я ясно вижу: глупость свойственна всем членам вашей семьи. Ладно. Объяснимся напрямую. Я намерен оказать твоей дочке высокую честь — взять ее себе в наложницы. Прочь с дороги!

— Молю вас, благородный господин! — криком закричала мать. — Дочь моя слишком молода для женской доли! Коли вам женщина понадобилась, благородный господин, — что ж, я сама ложусь! Меня возьмите, прошу! Хотите — пойдемте подальше в лес, я сама с вами хоть за честь почту, ублаготворю вас, как надобно. Зачем вам Момоко? Она ж еще дитя! Что она в таких делах смыслит? Молю вас…

Нагато, не испытывая ни тени жалости, холодно слушал материнские причитания. О чем он думал в тот миг? Да об одном — поскорее бы добраться до юного тела Момоко! Сейчас он чувствовал себя