настоящим мужчиной, сильным, властным, — всегда бы так. Сколько ж его унижали, сколько высмеивали… насмешливый красавчик князь, стерва-жена, странный, неведомо откуда явившийся ронин… но теперь — все! Кончено! Начинается новая жизнь! В кои веки Нагато был доволен собой. Он подошел к девочке на шаг ближе.

Мать всхлипнула. Подползла. Все еще держа на сгибе локтя корзину, обхватила его колени, зарыдала, мотая головой. Крестьянка, способная любить свое дитя и пытающаяся его защитить? Нагато удивился. Ничто подобное раньше ему и в голову не приходило. Для судьи деревенские жители казались лишь инструментами для производства вкусного риса. А что они за люди? Глупые, неграмотные, жадные, лживые твари! Нет, у таких нормальных человеческих чувств и быть-то не может…

Пока он размышлял, девчонка и впрямь попыталась удрать. Нагато вскрикнул от бешенства. Жена старосты уронила корзинку наземь. Рассыпались по траве корешки. Вне себя от отчаяния, женщина схватила его за руку, сунула себе за вырез старенького кимоно:

— Молю, благородный господин судья! Ну давайте сходим в лесок, повеселимся, да? Зачем вам девчонка неопытная? Я-то знаю, как мужчине удовольствие…

Она не договорила. Нагато со всей силы ткнул ее кулаком в грудь. Результат превзошел самые смелые его ожидания. Задохнувшись от резкой боли, жена старосты упала ничком. Рука ее, раньше прижимавшая руку толстяка к своей груди, безжизненно упала. Испуганная Момоко подбежала тотчас же.

— Ой, господин судья! Вы чего?! Пожалуйста, не бейте маму!

Нагато расплылся в ласковейшей улыбке:

— Отчего же, милая… Ступай со мной — и я до твоей матушки пальцем больше не дотронусь.

— Но, благородный господин!..

Нагато с наслаждением отвесил пришедшей в себя матери Момоко звонкую пощечину. Пнул ее ногой в живот. Девчонка споро подскочила, вцепилась в его рукав, принялась оттаскивать. Он с наслаждением перехватил тоненькое запястье. Выкрутил руку. Личико Момоко жалко сморщилось…

И вот теперь, как сказано выше, он шел все глубже в лес, таща упирающуюся и плачущую девочку за собой. Почти уже зайдя за деревья, оглянулся через плечо — мать Момоко, спотыкаясь, закрыв лицо руками, бежала в направлении деревни.

Ах, как счастлив был Нагато! Каким сильным, каким могущественным ощущал себя! А вот и премилая полянка. Улыбаясь от уха до уха, судья опрокинул девочку наземь. Вот уж повезло так повезло. А он-то дурень, — всегда ж помнил, что может преспокойно зарубить любого крестьянина, а о прочих своих самурайских правах позабыл начисто!

Девчонка ревела, брыкалась — ну и что? Он грубо рванул кимоно с тощеньких плечиков. Нахалка счастья своего не понимала упорно — визжала, на приказы немедленно замолкнуть не реагировала. Сама напросилась — Нагато хлестнул ее по щеке тыльной стороной руки, да так, что аж голова назад мотнулась. Крепче прижал жертву к земле, навалился сверху. Хорошо, что весит он изрядно — не сможет Момоко вырваться, пока он судорожно трясущимися от желания руками развязывает шнурки на своей набедренной повязке.

Наконец Нагато удалось высвободить свою мужскую плоть. Девчонка, верно, совсем перепугалась — извивалась, рыдала как безумная. Господин судья невозмутимо отвесил ей еще одну пощечину. Тут, главное, не переусердствовать: смирение и покорность в постели — добродетель женщины, но вот с бесчувственным телом развлекаться радости мало. И вообще — пусть брыкается, коли хочет. Даже приятно слушать жалобные, мяукающие всхлипы, слетающие с ее по-крестьянски растресканных губ.

Нагато попытался протиснуться в нефритовые врата будущей наложницы — и громко охнул. Не от наслаждения — от внезапной резкой боли.

Судья неловко потянулся свободной рукой себе за спину — стряхнуть злобно ужалившее его насекомое. Впрочем, тварь, кажется, и сама уж улетела. Но почему рука стала влажной? Поднеся ладонь к глазам, Нагато изумленно вскрикнул — она была окрашена алым. Не сразу, лишь через несколько мгновений понял толстяк: у него на руке — кровь. Его собственная кровь.

Он отполз прочь от девчонки. Шок и изумление отступили, сменяясь болью. Нагато поднял глаза: над ним, сжимая в руке кинжал, стоял староста Ичиро, отец Момоко. Рот судьи приоткрылся от изумления. Крестьянин, простолюдин, с оружием в руках нападающий на самурая?! Невозможно, немыслимо! Да ведь наказание за столь чудовищное преступление — смертная казнь самому крестьянину, всем членам его семьи и еще четырех по меньшей мере соседских семей[40]! За содеянное отвечает не только сам преступник, но и его соседи, — таков закон. У крестьян не только рисовые поля, но и жизнь со смертью общие. Если хоть один из обитателей селения посягнет на священную власть представителей старой знати или благородного самурайского сословия — жестокая кара постигнет все селение.

Похоже, и сам Ичиро понимал, что творит нечто несусветное, — рука, державшая оружие, дрожала. Первый удар в жирную спину судьи направляли гнев оскорбленного достоинства и желание любой ценой защитить свое дитя. Но теперь запал прошел. Всплыла мысль — каковы же будут последствия этого необдуманного шага? И настало страшное осознание: только что он погубил не только дочь, которую пытался спасти, но и самого себя, свою жену и остальных детей. Женщин — тех хоть просто повесят. А вот смерть мужчин из семьи, поднявшей оружие на судью, будет медленной и мучительной.

Нагато зарычал от бешенства. Потянулся к двум своим мечам, которые так и не удосужился вынуть из-за пояса полураспахнутого в горячке страсти кимоно. Ну, сейчас староста ему заплатит!

Ичиро увидел: судья вот-вот выхватит из ножен один из мечей. Инстинкт самосохранения оказался сильнее и страха, и разума. Он ринулся вперед и с криком вонзил острое как бритва лезвие кинжала под ребра толстяку — прямехонько в мягкую плоть его брюха. Нагато обеими руками вцепился в рукоять, торчащую из его живота. Застонал от боли и гнева. А после все же вырвал меч из ножен и яростно набросился на невысокого, но юркого, подвижного крестьянина. Он понимал: надо торопиться. Сил все меньше, кровь из ран хлещет ручьем, жить ему осталось считанные минуты. Но убить Ичиро не удалось. Все еще сжимая рукоять меча, судья упал и умер.

Во время борьбы Нагато наступил прямо на ногу Момоко, по-прежнему лежавшей на земле. Падая замертво, он придавил девочку уже всем своим весом. Сначала резкая боль, потом страх за отца, а теперь еще тяжесть навалившегося мертвеца — для нее это оказалось уже слишком. В истерике, с громкими криками и плачем, совершенно не понимая, что произошло, Момоко отчаянно пыталась отпихнуть от себя тело судьи. Ичиро понял: его дочь на грани умопомешательства. Как во сне, он вынул меч из руки судьи, отбросил прочь и осторожно откатил огромный труп Нагато прочь от девочки. Помог ей подняться. Поплотнее запахнул на худенькой груди полуразодранное кимоно. И молча прижал рыдающую, бьющуюся, задыхающуюся от ужаса дочку к сердцу.

Сказать бы ей сейчас что-нибудь ласковое, успокоить — да куда там! В его-то собственной душе покоем и не пахнет. А в сознании одна мысль бьется: загубил он и себя, и семью свою! Словно не судью, гадину подлую, убил сгоряча, а их всех. Спасаться надо… а как? А никак. Нет спасения крестьянину, поднявшему руку на благородного господина. И никто из односельчан ему не поможет… с чего вдруг? Им ведь из-за него теперь помирать! Убил один — отвечают все. Таков самурайский закон, от коего стоном стонут крестьяне. Бежать? Нет, и бежать не получится — всякого, кто даст приют беглому преступнику, опять-таки смерть ждет, и всю семью его — тоже. Броситься в ноги князю? Молить о пощаде? Сказать, что честь дочери защищал? Бессмысленно. Не имеет простолюдин права защитить честь ребенка своего от самурая-насильника, а уж от самого судьи — тем более.

Момоко все еще плакала. Глаза ее отца тоже медленно наполнялись слезами. Только девочка облегчала в рыданиях душу, постепенно отходя от пережитого ужаса, а Ичиро-староста плакал от отчаяния и безнадежности. Пелена слез туманила взгляд, не сразу заметил он, что кто-то вышел на поляну. Утер глаза ладонью — перед ним стоял недавний гость угольщика, странный ронин.

Что здесь приключилось, Кадзэ с первого же взгляда понял. Полуголая девчушка в жалких остатках кимоно, прижимающаяся к отцу, распростертое на земле тело судьи, кровь, заливающая его безвкусные одежды, рукоять кинжала, все еще торчащего из раны у него на животе, — картина вполне ясная!

Ронин склонился над телом Нагато. Аккуратно вытащил кинжал из раны. Вытер с него кровь о рукав кимоно судьи. На мгновение Ичиро решил: самурай просто собирается свершить правосудие собственноручно. Вот сейчас прямо здесь, не сходя с места, заколет и преступника, и дочь его! И кстати