сказать, это, верно, лучший еще выход из положения. Смерть от удара ножом — легкая, скорая, почти безболезненная. И дочка в петле висеть не будет, и самого Ичиро пытать не станут, а уж тем более — не придется ему смотреть, как гибнут от рук палачей жена его, дети и соседи. Ведь гласит закон: сначала преступник должен увидеть смерть своих близких, и только потом наступит время его собственной казни.

Кадзэ, однако, убивать старосту и не подумал. Вместо этого протянул ему кинжал — как другу, рукоятью вперед. Ичиро растерянно снял одну руку с плеча Момоко и робко взял протянутое оружие. К чему все это благородному господину воину? Дивись не дивись, все равно не понять!

— До чего же в ваших богами проклятых местах разбойники распоясались — прямо с ума можно сойти! Никакой управы на них нет. Я совершенно уверен — один из парней господина Куэмона вернулся, да и свел счеты с господином судьей. Решил, верно, что бедняга как-то связан с гибелью, постигшей Куэмона и большую часть людей его…

Ронин говорил спокойно, громко. Ичиро слышал его уверенный голос, но, хоть убей, не мог понять смысла сказанного. В голове крутилась мысль: всегда ясно было, что воин этот — человек необычный. Но такой бред?! Ума он лишился, что ли?

— Ч-че-го? — выдавил из себя староста.

— Повторяю: бандиты совершили ужасное преступление. Какая дерзость! Совсем обнаглели — на самого господина судью руку подняли, мерзавцы!

Ичиро по-прежнему ровно ничего не понимал — только хлопал глазами и тупо смотрел на ронина.

— Встречал дураков, но таких! Слушай меня. Сейчас ты пойдешь к стражникам и доложишь: господин судья изволил отправиться в лес на прогулку. Спустя какое-то время ты увидел: из лесу выскочили несколько подозрительных незнакомцев, по описанию похожих на молодцов из шайки господина Куэмона. Они убежали. Ты испугался. Решил проверить, не стряслось ли чего. И натолкнулся на тело. Дочку несколько дней из дому не выпускай, пусть отойдет малость. Соседям скажешь — жена пошла за корешками, оступилась, упала и ударилась лицом. Меня здесь вообще не было. Ясно тебе, олух?

— Но… чего ради, благородный господин?! — договорить Ичиро не смог.

Кадзэ пожал плечами. Окинул холодным взглядом потрясенного крестьянина, все еще сжимавшего одной рукой плечико дочери, а другой — кинжал, только что оборвавший человеческую жизнь. Нехорошо было у ронина на душе. Как ни крути, а сейчас он предает сословие, к коему сам принадлежит! Ему бы встать на сторону судьи — какой ни мерзавец был, а все тоже самурай, собрат по оружию. В отношении простолюдинов Кадзэ никаких иллюзий не строил. Слишком часто прокатывались по землям Ямато бунты да восстания крестьянские, и о звериной жестокости повстанцев поистине легенды ходили. А кто усмирял всякий раз этих зверей в человеческом обличье, с оружием в руках противостоявших законной власти? Кто бунты подавлял? Благороднорожденные самураи!

И все же, все же… Вот уже больше двух лет странствует он по Японии, и за эти годы успел познакомиться с простым народом много лучше, чем доводится обычному самураю. Да, обычно крестьяне мелочны. Недалеки. Глупы. За медный грош удавиться готовы. Но порой, наоборот, щедры и гостеприимны, способны на остроумную шутку и мудрый совет. Хотя, наверное, даже не в этом дело. Просто с тех пор, как ищет он похищенную дочь своего убитого господина, столько изнасилованных, истерзанных, убитых девушек пришлось повидать, что сил уже не осталось смотреть молча. Омерзительно!

Японцы милосердны. Они, почитай, никогда — в отличие от соседей своих, китайцев и корейцев — не уносят в лес умирать новорожденных девочек… разве что во времена страшного голода. Но жизнь женщины-простолюдинки, особенно крестьянки, столь сурова и безотрадна — поневоле задумаешься, можно ли такое жалкое существование жизнью назвать? Страшно. И скверные, очень скверные мысли не дают покоя. Где сейчас дочь госпожи? Что довелось ей пережить за эти два года горького сиротства? Узнает ли он ее в измученной, забитой крестьянке, если найдет когда-нибудь?

— Зачем вы, благородный господин?.. — снова забормотал Ичиро.

Кадзэ перевел взгляд на тело судьи. Давно уже нет и тени сомнения — к убийству неизвестного самурая на перекрестке он отношения не имел. Да, когда Кадзэ попал в бандитскую засаду, Нагато стрелял в него — но стрелы его вовсе не походили на те, что торчали в спинах самурая с перекрестка и несчастного Хачиро. Хотя когда Кадзэ поднял среди ночи по тревоге всю деревню, судья схватил спросонок первые попавшиеся стрелы. Может, и тут так же? Нет. Сердцем чуял самурай — зная, что на убийство человека идет, Нагато бы уж расстарался, лучшие стрелы выбрал бы.

В любом случае, — не сказать, чтоб судья умер безвинно. Стоило лишить его жизни, если и не за попытку зверски изнасиловать крестьянскую девчонку, так хоть за то, что у бандитов на содержании состоял. И вообще, появись Кадзэ на поляне несколькими минутами раньше Ичиро, сам бы негодяя зарубил, не стерпело бы сердце. Он ведь тогда увидел — прибежала в селение избитая до полусмерти жена старосты, бросилась к мужу. Прошептала, рыдая, несколько слов, — и Ичиро вихрем рванулся в лес. Кадзэ просто обязан был последовать за ним — посмотреть, что происходит! Староста, бедняга, все спрашивает — чего ради благородный самурай ему помогает, зачем с легкостью предает свое сословие и все законы божеские и человеческие? А Кадзэ, по чести говоря, и ответить ему нечего!

— Зачем? — переспросил Кадзэ презрительно. — Да просто так, для собственного удовольствия.

Развернулся и пошел прочь, даже не оглянувшись в сторону потрясенного крестьянина и его плачущей навзрыд дочки.

Когда Кадзэ был еще мальчишкой — до безумия любил лазать на деревья и запускать прямо с вершин воздушных змеев. То есть сначала-то он змеев запускал в поле, как все нормальные дети. Но потом понял: нет большего удовольствия, чем запускать змея, угнездившись в трепещущей древесной кроне. Каждый листочек вокруг подрагивает, шевелится, — а если ветер достаточно сильный, то и ветки древесные, и даже ствол дрожат! В такие минуты Кадзэ словно бы сам становился частью своего змея, парящего на ветру, носящегося туда и сюда по небу, высоко над землей. Воображал блаженно: древесная крона — тоже огромный змей, привязанный к маленькому, бумажному, тонкой веревочкой, которую Кадзэ сжимает в руке. И оба змея — огромный зеленый и маленький пестрый — в лад друг дружке танцуют на свежем ветру!

Ветру, могучему и таинственному, он дивился восторженно и неустанно. Какова штука! Саму ее ты не видишь — зато преотлично замечаешь, что творит она с окружающим миром. Сгибает стебли травы. Заставляет листья трепетать, а озерную гладь — идти крупной рябью. А когда ветер превращается в ураган — совсем уж интересно: взрослые мужчины склоняются, прячут лица, с трудом пересекают замковый двор, пошатываясь, бредут по дороге. Если же налетит настоящая, ужасная буря, — тогда даже деревья, с корнем вырванные, увидеть можно. А что происходит с маленькими домиками, сплошь состоящими из легких деревянных рам, бумаги, нескольких колышков да хитроумных сочленений! Стоят потом полуразрушенные, крыши сорваны, седзи клочьями висят, вид такой, словно их кот гигантский долго когтями драл.

А веревочка воздушного змея — лучший способ вступить с незримым ветром в игру на равных, поставить его порывы себе на службу, заставить его поднимать змея все выше и выше — в самые небеса! Овладеть мощью ветра, конечно, нельзя, зато можно научиться действовать с ней заодно — внешне подчиняясь направлению ветра, использовать его силу, чтобы поддерживать в воздухе змея. Играй себе,