пока не надоест или пока веревочка не оборвется.

Теперь Кадзэ думает: честь в чем-то похожа на ветер. Видеть ее не видишь, но зато очень даже чувствуешь, как давит ее сила на совесть твою, как волочет она тебя, ровно на канате, в направлении, которое, сообразно голосу рассудка, ты сроду бы не принял. Честь станет мучить тебя и душить, пока ты покорно не склонишься пред ее волей и, подобно бумажному змею, не помчишься туда, куда она тебя влечет.

Конечно, выйдя из мальчишеских лет, Кадзэ перестал забавляться со змеями. Но зато о чести самурайской размышлял все больше и больше. Закон кармы: всякий человек должен однажды состариться. И как ни странно, Кадзэ с восторженным нетерпением ждал — скорее бы наступило время, когда он вновь окажется у предела Врат Жизни, на сей раз — у предела последнего. Старикам все дозволено… в старости Кадзэ, коли захочет, сможет снова вволю со змеями забавляться.

Теперь его жизнью вновь играет ветер. Веселый ветер, не злобный. Но придется все ж таки придерживать полы кимоно обеими руками, чтоб не задирались до пояса, не хлопали по щекам. Сидит Кадзэ в полной тьме неподалеку от замка князя Манасэ. Ждет, когда можно будет пробраться внутрь и нанести очередной визит вежливости старинному знакомому, престарелому слепому ученому Нагахаре. С тех пор как принялся он старика посещать еженощно, Кадзэ замок Манасэ уж как свои пять пальцев изучил. Наизусть знает, где там и что, а особенно — как пробраться туда, даже не потревожив стражников. Впрочем, последнее — проще всего. Бедняги постоянно дрыхнут на посту!

Замок — мягко говоря, ничего особенного. В точности похож на все прочие — дощатый пол и каменный фундамент из гигантских валунов. По этому поводу между полом и фундаментом — подвал изрядных размеров, в самый раз там прятаться. А ежели добавить еще, что доски пола друг к другу лишь пригнаны, но не прибиты, — сразу становится ясно: есть где пересидеть и откуда незаметно попасть в дом, было бы таковое желание. Желания же у Кадзэ не отнять. А еще ему известно: учитель Нагахара допоздна засиживается, все повторяет наизусть тексты, которые боится позабыть. Самое время приходить к нему глухими ночами, когда все прочие обитатели замка уже третий сон видят.

Конечно, учитель Нагахара уже умирает, с этим не поспоришь. Но похоже, появления Кадзэ вновь и вновь вдыхают в него искру жизни — вспоминает то, чему учил десятилетия назад… Зачем это Кадзэ? Очень просто: он и впрямь учится. Узнает все больше о том, какой была Япония века и века назад. Вот ведь странно — и ели-то здесь, оказывается, когда-то не рыбу и моллюсков, а сплошь мясо да птицу; и буддизм вовсе не считался главной религией; и люди принимали ванну много реже, чем нынче; и благородные дамы не сидели, избавленные от грубости мужских взоров, на женской половине дома; словом, и верили, и жили, и чувствовали люди совершенно иначе!

Стало быть, что ни ночь, дожидался Кадзэ нужного времени, а после быстренько пробирался через подвал к коридору, ведущему в покои учителя Нагахары. Убедившись, что все тихо и спокойно, отодвигал пару досок пола и поднимался в сам коридор. Потом, конечно, заново сдвигал доски — кому ж надо, чтоб видно было — в замок кто-то проник! И лишь убедившись, что не оставил следов, самурай раздвигал седзи и тихонько спрашивал, вот как теперь:

— Почтенный учитель, вы не спите?

— Не сплю.

До чего же слабый, надтреснутый голос у Нагахары! Войдя, Кадзэ сразу увидел: старый ученый съежился на футоне. В комнате — тьма непроглядная… впрочем, на кой вообще свет слепому человеку? Однако глаза Кадзэ очень скоро привыкли к почти полной тьме, разбавленной лишь жалкой полоской света, доносившегося из щели неплотно задвинутых седзи. Лицо у старика, увидел он, нынче было совсем измученное.

— Кажется, я сегодня не вовремя, учитель? — шепнул Кадзэ.

— Чушь! — ответил старик сварливо. — Вы, мой мальчик, просто предлога ищете, дабы уклониться от предстоящих занятий и сбежать развлекаться с приятелями! Входите и садитесь. Да поживее!

— Учитель, — мягко сказал Кадзэ, — вы, видно, позабыли? Я — самурай Мацуяма Кадзэ, ваш взрослый друг, а вовсе не один из ваших юных учеников.

— Мацуяма? Мацуяма? Странная фамилия… Так вы — не мой ученик?

— В известном смысле я, несомненно, ваш ученик. Помните? В последние несколько вечеров вы изволили рассказывать мне об эпохе принца Гэндзи.

— Что? Вы «Повесть о Гэндзи» в виду имеете? Желаете, чтоб я пересказал ее вам наизусть?

— Нет, учитель. Я просто надеюсь, что вы соблаговолите поведать мне еще что-нибудь о том времени.

— О времени Гэндзи? И что же именно?

— Вчера, если помните, вы, учитель, изволили рассказывать мне о том, как принц Гэндзи отправился на свидание с возлюбленной. Итак?

— Принц Гэндзи? На свидание? Ах да! Как вы, вероятно, помните, то был четырнадцатый день месяца, а значит, принц не мог просто так посетить ту, что на сей раз покорила его пылкое сердце. Посему он направился сначала в дом своего доброго друга, То-но-тюдзе, и прогостил какое-то время у него. Лишь после этого направил принц свои стопы к дому прекрасной дамы.

— Да, но откуда ему было знать — когда, зачем и куда ехать?

— Как — откуда?! Разумеется, из книги! Он просто посмотрел в книге… Теперь у нас совсем другие календари — в них отмечены дни празднеств, дни постов, названия месяцев… В те же времена в календарях отмечались дни, благоприятные и неблагоприятные для определенных направлений. Да и таблицы особые существовали…

— Слушайте, учитель, а как насчет призраков? Насчет неупокоенных душ на дорогах? Помните, вы рассказывали недавно? Об этом-то люди откуда знали? Тоже из книг?

— Из книг можно узнать обо всем, что есть на свете, — отвечал старик с неожиданной живостью. — В известной степени книги и сами напоминают призраков — ведь люди, написавшие их, говорят с нами через много веков после своей смерти. Но к чему молоденькому юноше вроде вас забивать себе голову такими грустными вещами, как призраки? И вообще — не пытайтесь перевести разговор. Лучше прочитайте-ка наизусть стихи, выучить которые я вчера задал вам на дом!

— Простите, учитель! Вы снова забыли. Я — самурай Мацуяма. Никаких стихов на дом вы мне задавать не изволили.

— Так вы не мой ученик? Но тогда… — растерянно протянул слепец, а потом тихо мучительно застонал.

— Учитель?! ? тревожно вскинулся Кадзэ. Протянул руку и в темноте осторожно нашарил пальцы старика — слабые, тонкие, как прутики, и хрупкие, словно сухие осенние листья. — Вам нехорошо, учитель?!

— Нет. Просто… — Голос слепого ученого с каждой секундой становился слабее. Дыхание его сделалось трудным, прерывистым.

— Учитель, мое присутствие вас утомляет. Я пойду.

— Нет-нет, не уходите. Я так странно себя чувствую… точь-в-точь как тогда…

— Как когда, учитель?

Старик вздохнул. Лица его в темноте было не разобрать, но в голосе явственно звучало удовольствие, а не боль.

— Ах, Фудзи-сан[41] на рассвете… Какая красота! Никогда я не видел столь прекрасного зрелища!

Кадзэ решил — старика явно опять заносит. Впрочем, приятно прислушиваться к его голосу, вдруг прозвеневшему неожиданной силой.

— Взгляните, мой мальчик! Видите ли вы, как восходящее солнце постепенно окрашивает снег алым? Видите? Вот уже запылала багряным пламенем вся вершина, словно одетая в пунцовый шелк!..

Дрожащим пальцем слепой ученый указывал куда-то в темноту. Кадзэ понимал: его посетило видение. Мысленное зрение, даруемое памятью, — единственная услада в мире вечного мрака. Можно утратить обычное зрение, но глаза души пелена слепоты затянуть не в силах.

— Какая красота! Видели ли вы когда-нибудь что-то подобное?

— Никогда, учитель, — с чувством отвечал Кадзэ.