Вернувшись в залу, Кадзэ молча сел, взял свою миску и принялся за остывшую кашу.

Прочие гости — все трое — тоже взялись за еду. Впрочем, теперь наглая старуха держалась осторожнее, в фамильярности с Кадзэ вступать не спешила. Иное дело — прислужница. Та, убирая поднос и миску со столика завершившего трапезу самурая, склонилась сколь можно ближе и зашептала заговорщически:

— Какой поединок был прекрасный — глаз не оторвать! Так вы помните, господин: ночью, когда все уснут, я к вам приду. Ох и отблагодарю ж я вас за все добро и благородство ваше, ох и отблагодарю!..

Кадзэ не ответил, храня на лице пристойно-каменное выражение. Но после — девица, собравши все подносы, миски и палочки, уж удалилась на кухню — он все ж таки решил осмотреть предоставленную ему комнату. Ничего особенного, но чистенько. Футон на полу расстелен заранее. Деревянный валик для головы[32] тоже поставлен. Хороший валик — шея во сне не затечет. Комната крошечная, а посему ей вполне хватает бледного света единственной свечи, вставленной в бумажный фонарик. А впрочем, чего придираться? Обычный размер японской спаленки на постоялом дворе средней руки — клетушка на несколько татами — хватило бы, спать ложась, места и ноги вытянуть, и головой о стену не стукнуться, да и все. Ему повезло еще. Комната аж в четыре татами. Лучшую в гостинице, верно, отвели. Маленькая, но уютная — чего страннику одинокому еще желать?

Минутку Кадзэ посидел на пороге, не без любопытства соображая — интересно, а хватит в этой игрушечной спаленке места не только одинокому страннику, но и пылкой служанке? Наклонился. Задул свечу. На футон, впрочем, укладываться не стал — к чему? Просто подождал немножко, пока глаза к темноте не привыкнут, а после встал и раздвинул скользящие створки седзи. Вышел на общую веранду, огибающую здание постоялого двора, и направился в дальний ее угол — туда, где уборная мужская помещалась.

Уборная была чуть поодаль от веранды отгорожена — жалкий закуток, отграниченный двумя низенькими ширмами бамбуковыми. Но опять же — бедненько, зато чистенько. Пол земляной не песком — свежими сосновыми ветвями и иголками хвойными устлан. Мужчине естественные надобности отправлять удобно — стоит себе на веранде и отливает на ароматную хвою. А ветки да иголки, между прочим, меняются не реже, чем раз в два-три дня. И пол устилается свежей хвоей, чтоб, значит, запах приятный не пропадал. Впрочем, женщинам труднее, им с веранды не помочиться. Хотя… кто ж его знает? Не поклялся бы Кадзэ, что не отпихнет его сейчас локтем, дабы не лез без очереди, решительная престарелая дама, затеявшая страшное дело кровной мести. Но правда, и ей вниз спускаться придется. Нелегко! Однако, опять же, спуститься придется и самому Кадзэ, реши он отправить надобности более серьезные…

Развлекаясь мыслями столь легкомысленными, Кадзэ шел вдоль по веранде назад, в свою комнату. И тут увидел на задах гостиницы две съежившихся прямо на земле фигуры, закутанных в пестрые одеяла. Понятно. Тощий слуга старухи и ее молоденький внук и впрямь ночуют под открытым небом! Кадзэ поразмыслил мгновение — и вдруг глаза его сверкнули остро, молодо и весело. Перепрыгнув через перила, он приземлился рядом с телом, завернутым в одеяло поприличнее. Потыкал спящего сандалией.

— Прошу прощения, — начал Кадзэ вежливейшим тоном.

Существо под одеялом что-то сонно заворчало.

— Прошу прощения, что тревожу ваш сон, — мурлыкав Кадзэ, — но я решил нынче не пользоваться своей комнатой. Душно, одиноко… Проведу-ка я эту прекрасную ночь на вольном воздухе! Вам, молодой человек, может, приятнее было бы поспать на мягком футоне, а не на голой земле?

— Ох, господин самурай, покорнейше благодарю вас… — залепетал паренек, кулаками протирая глаза.

— Отлично. Тогда следуйте за мной, — любезно предложил Кадзэ.

Он кое-как дотащил спотыкающегося мальчишку до комнаты, в которой предстояло ночевать ему самому.

— Залезайте на футон, — посоветовал он любезно, — и укройтесь потеплее. Нет, свет зажигать не нужно. Мошки налетят, комары… Желаю вам сладких снов!

С весьма ехидной усмешечкой на устах Кадзэ задвинул седзи за спиной, снова спрыгнул с веранды, выбрал на дворе местечко поукромнее и с наслаждением растянулся на нагретой за день земле, поплотнее запахнув на груди кимоно. Спал он, как всегда, чутко, не выпуская из рук меча…

Следующим утром Кадзэ вернулся в гостиницу и приказал подавать завтрак. Заспался он — старуха, ее слуга и внук кушать уже заканчивали. Пожилая дама сурово отчитывала паренька.

— Да что с тобой нынче сталось? Демоны, что ль, тебя ночью околдовали? — шипела она. — Спишь на ходу!

Внучек лишь поглядывал на нее поверх миски с похлебкой, затаенно, нежно улыбался да хлопал длинными ресницами.

— Ничего, госпожа бабушка, ничего, — бормотал он, — все прекрасно!

— Что прекрасно?! Странно ведешь себя, подозрительно! — не сдавалась старуха.

Мальчишка не ответил. Сияющая улыбка его, казалось, освещала всю залу.

Кадзэ сел. Вскоре яростным стремительным шагом подошла служанка. Грохнула на его столик поднос с завтраком так, что по всей гостинице звон пошел. На грубовато-смазливом ее личике застыло выражение праведного гнева, глаза метали искры. Ухмыляясь до ушей, Кадзэ с чувством принялся за вкуснейшую похлебку.

Забавная троица собралась в путь. Но паренек успел еще сторожко подкрасться к Кадзэ и сунуть ему в руку что-то легкое, завернутое в тряпицу.

— Не почтите за обиду, — зашептал он, — это всего лишь сэнбэй, печенье рисовое. Знаю, бедный подарок, но уж так хочется мне поблагодарить вас, благородный господин, за то, что в комнате вашей переночевать мне дозволили!

Кадзэ, коротко кивнув, сунул нежданный гостинец в кармашек рукава, где хранил всякие мелочи, и благополучно о нем позабыл. Ну не любил он печенья…

Денек был — на загляденье. В лесу на все лады распевали птицы, легкий свежий ветерок ласково ерошил нежные, почти прозрачные иголки сосен, тянувшихся по обе стороны дороги. Кадзэ шел неторопливо, на вид — красотой окружающей любовался, на деле же, призвав на помощь весь свой опыт охотничий, местность изучал. Искал отпечатки подков коня, что свернул бы с дороги, либо еще хоть что- нибудь необычное.

Покоя ему слова служанки не давали. Ну на кой, скажите, всаднику, будь он хоть трижды демон, отправляться по дороге, ведущей от Судзаки к Хигаши, а после — назад, к перекрестку? Глупость же! А еще он отчего-то был совершенно уверен: злосчастный грешник, переброшенный через седло чудовища, и убитый самурай, на коего он на перекрестке натолкнулся, — одно и то же лицо. Беднягу просто сбросили там наземь с коня. Как ни крути, все на этом сходится: и время просто один к одному совпадает, и загадка странной полоски крови, идущей по спине убитого прямо параллельно позвоночнику, объясняется, ежели предположить, что тело какое-то время на спине у лошади везли.

Кадзэ прекрасно понимал: если и есть причина, по которой всадник такой основательный крюк дал, от Судзаки стал до перекрестка добираться, то причину эту следует искать не где-нибудь, а на дороге,