Манасэ взял карту со столика, мельком взглянул на нее и, не озабочиваясь приветствиями, повелительным жестом протянул бумагу судье.

— Вот, извольте! — бросил он кратко.

Судья изумленно захлопал глазами. Потом уставился на карту так, словно сроду ничего подобного не видывал.

— Это — карта пути к бандитскому лагерю, — снизошел до разъяснений князь. — Господин ронин за несколько дней сумел совершить то, что вы не смогли и за два года. Он убил многих бандитов, а прочих обратил в бегство. И заметьте, все сам, в одиночку! Право, поразительно, — и наводит меня на любопытнейший вопрос: а вы-то, любезный, чем занимались все эти годы у меня на службе — кроме как получали недурное жалованье?

Трясущимися руками судья протянул карту назад князю. Но Манасэ листа не взял. Голос его стал хлестким, как удар кнута:

— Кретин! Оставьте карту себе. Немедленно отправляйтесь в лагерь. Проведите там тщательный обыск и постарайтесь найти хоть какие-то похищенные ценности. — Повернувшись к Кадзэ, Манасэ любезно пояснил: — Изволите видеть, даже сам я недавно стал жертвой этих наглых злодеев. Среди прочих вещей, отнятых у множества достойных людей, у мерзавцев должны храниться ткани и припасы, предназначенные для меня лично. Они ограбили обоз, каково?! — Князь вновь обратил презрительный взор на судью: — Итак?

Скрипнув зубами от унижения, толстяк отдал поклон и покинул веранду. Манасэ хлопнул в ладоши. Почти сразу же явилась хорошенькая девочка-прислужница.

Не глядя на нее, Манасэ приказал:

— Ступай и поскорее принеси мне второй ящичек[27] из правого комода — того, что кедрового дерева.

Девочка поклонилась и умчалась прочь.

— Я долго думал, как же вознаградить вас за ваше героическое деяние, — обратился Манасэ к самураю. — Возможно, уместнее всего были бы торжественный обед или даже представление одной из приличествующих случаю пьес но. Так и поступим, если этот болван найдет в лагере какие-нибудь деньги. Тогда я смогу позволить себе нанять профессиональных музыкантов и вообще организовать представление по всем правилам. Ах, какое же это будет наслаждение — сознавать, что хоть один человек среди зрителей способен оценить мое искусство по достоинству!

Маленькая прислужница воротилась. В вытянутых руках она держала плоский, словно поднос, ящичек старинного дорогого деревянного комода. В нем, аккуратно сложенные, лежали несколько великолепных мужских кимоно. Нет, они не были столь роскошны, как те многослойные, яркие, драгоценные одежды, которые предпочитал носить сам Манасэ, однако Кадзэ с первого взгляда заметил и изысканный крой, и прекрасный шелк. Кимоно явно стоили немало. И равнять их с его собственной одеждой было ни к чему.

Помедлив мгновение, Манасэ выбрал одно из кимоно, украшенное нанесенным вручную изысканным изображением сосновых ветвей. Сам рисунок был густого благородного синего цвета, и лишь одно алое пятнышко оживляло его: головка маленькой птички, примостившейся на одной из ветвей[28].

Князь, не разворачивая, вынул кимоно из ящичка и положил его на столик перед Кадзэ.

— Прошу вас, примите, — промурлыкал он.

Ничего себе! Кадзэ воззрился на кимоно, судорожно соображая. Князья не дарят самураям одежду этак запросто — подобный подарок считается не просто очень почетным, но еще и очень личным. А в случае если подарок делается ронину, смысл его прост: воину предлагается, коли будет на то его желание, официально поступить к князю на службу. Стало быть, Манасэ ему намекает?..

Упершись ладонями в циновку на полу, Кадзэ отдал князю глубокий, почтительный поклон. Мягко, но решительно отстранил кимоно, вновь пододвинув его к князю. И вновь поклонился — еще глубже.

На мгновение зависло молчание. Потом Манасэ светским тоном сказал:

— Понимаю. Я весьма огорчен.

— Нижайше прошу прощения, — ответствовал Кадзэ, — но — увы.

— Ах, не казните себя! Не имеет значения. Все равно неплохо будет оживить эту ужасную затрапезную дыру хоть одним достойным празднеством. А теперь… сожалею, но я вынужден на время перестать наслаждаться вашим обществом. Необходимо обдумать программу увеселений, понимаете?

Поклонившись в последний раз, Кадзэ вышел из кабинета. Подойдя к главным воротам замка, надел сандалии и поспешил прочь. Назад он не оглянулся ни разу.

И вновь несли Кадзэ ноги по дороге, ведущей в деревню Хигаши, — все дальше и дальше, мимо места, где схоронил он двоих первых убитых парней Куэмона. Надо же, а статуэтка Каннон его работы до сих пор стоит, храня покой мертвых! До селения дошел он довольно скоро, сразу после полудня был уж там. Да, а постоялый двор-то в Хигаши всего один — хочешь не хочешь, а придется остановиться там, где вмешался он некогда в ссору меж хозяином и служанкой-подавальщицей. Впрочем, все сошло гладко. Если хозяин о ссоре и помнил, то, надобно заметить, и виду не подал, приветствовал самурая радостно и почтительно. Хотя… в заведении его по-прежнему пусто было, хоть шаром покати, тут уж не до гордости, поневоле перед каждым гостем трижды склоняться.

В кошельке Кадзэ с прошлого раза монет не прибавилось, вот и решил он на сей раз в общей зале отобедать, отдельного кабинета не требовать. Велика ли разница — ни там, ни тут никого, кроме него, нет! Вот и уселся он за низеньким столиком в полном и гордом одиночестве. Не успел даже более-менее устроиться на стареньких облезлых татами — подскочила девица, за которую он тогда заступился. Чай принесла и полотенце мокрое, руки перед едой обтереть. Гостя узнала сразу — грубовато-смазливое личико так и расцвело сияющей улыбкой.

— Благородный господин воин! Вот радость-то! Вы ж давеча так неожиданно нас покинуть изволили! Я, бедная, и отблагодарить-то вас за доброту вашу как следует не успела!

Кадзэ предпочел этих многообещающих слов не услышать, но в душе испуганно поежился. Нет, от девицы так просто не отделаешься, нынче ночью, чтоб авансов ее избежать, потрудиться придется немало. Вообще-то женщин Кадзэ любил, к юношам был равнодушен. Но привык он сам выбирать, с какой красоткой ночь проводить. И его представлениям о привлекательности тощая служаночка с крестьянским смуглым лицом никак не соответствовала. К тому же Кадзэ вообще не слишком жаловал продажных женщин — хотя эта, вне всяких сомнений, собиралась его ублаготворить совершенно бесплатно.

Девчонка поставила перед ним чай и умчалась за обедом, на прощание наградив самурая прямо-таки раздевающим взглядом. Кадзэ тяжело вздохнул. Будда великий, Каннон Милосердная! Ну почему за невинное удовольствие изредка восстанавливать попранную справедливость сплошь да рядом приходится платить столь непомерную цену?

Служанка вернулась, держа на подносе большую миску окайю[29], щедро приправленной ломтиками сладкого картофеля. Проголодавшийся в пути Кадзэ немедленно засунул в рот изрядную порцию и чуть не выплюнул. Еда оказалась очень горяча, пришлось на нее дуть. Девица