Из глубины его лились, да лились… Всюду курясь и широко пылая, Служба на небе пошла световая! Лес, в блеске розовом, ветви спустил, Будто колена к земле преклонил; Снежные горы алели горбами, Как непокрытыми белыми лбами; Жаркой молитвою утомлены, Звезды чуть теплились, мелки, бледны, И не рождала ни звука, ни шума Северной полночи яркая дума!.. В жизнь свою много сияний ночных Видел Андрей на степях снеговых, Только прошли они все для него, В сонном уме не подняв ничего. Только теперь это иначе было: Сердце сказалось и тут же изныло! Ну и стоял уж он долго, молчал… В небе пожар все пространней пылал! В этом пожаре, как степи краснея, Двигались черные думы Андрея; Память себя проявлять начинала, Мало, а все же кой-что рисовала; Жизнь так бесцветна была и бледна — Вдруг расцветилась, вспылала она, Ну и опять побледнела, теряется… Что ни толкуй, а старуха кончается! Страждет уж очень! Не надо ль что ей? Охает что-то не в меру сильней! Баба не охала и не стонала, Громче, чем прежде, молитву читала. У образочка лампадка горела, Горенка темная еле светлела; Только все белое, бывшее в ней, Сразу заметил, вошедши, Андрей, — Прочее все стало ясно не сразу К блеску сиянья привыкшему глазу. «Кстати, родимый, пришел ты, пора! Бог не позволит дожить до утра… Боли не слышу, совсем полегчало, Груди и ног будто вовсе не стало; Вижу, покаяться срок подошел. Коли б священник!.. Да бог не привел! Ты вот, Андреюшко, грех мой возьмешь, Будешь говеть — от меня и снесешь!» Трудно старухе покаяться было; Снять образок со стены попросила, Свечку к нему восковую зажгла… «Я, видишь, барину дочкой была! Барская дворня не раз говорила, Мать-то от барина многих родила; Все перемерли, лишь я оставалась; С барской семьею играть призывалась. Много нас было, мальчишек, девчат! Вот, как теперь, всех их вижу подряд… Лет мне пятнадцать без малого было — Горе большое господ посетило. Продали все, а людей распустили, Барских детей по родным разместили. Я на подводах в Москву послана И к белошвейке учиться сдана. Грамотной, ловкой я девушкой стала! Много чего я в ту пору видала! Бога совсем, почитай, позабыла, В церковь по целым годам не ходила! Дочку, не в браке живя, прижила… Доченька скоро затем умерла! Ох! Коли б кончить тогда довелось?!» Остановиться Прасковье пришлось… Если бы подле сидевший Андрей С большим вниманьем следить мог за ней, Он бы увидел, не видеть не мог, Как покатились с морщинистых щек Слезы без удержу, — слезы, не лгавшие, Чуждые возгласов, кротко молчавшие, Чуждые всяких порывов, рыданий, Слезы великих и крайних страданий… Долго Прасковья, все плача, молчала; С силой собравшись, она продолжала: «Хоть далеко от родного села, Все же забыть я его не могла. Если с Хопра только встретишь кого, Спросишь, расспросишь, бывало, всего… Так и тянуло туда погостить! И собралась я Хопер посетить. Там, на Хопре, город есть Балашов; Он из уездных у нас городов. Верст девяносто всего от села. Девкой красивой тогда я была… С почтой поехала. Как увидала Город-то свой, я в телеге привстала, В оба гляжу! А душа-то щемит!.. Ой, упадешь, мне ямщик говорит.
