Постники-схимники в черных скуфьях, Ножки танцовщицы в алых туфлях, Говор в кулисах, пиры до утра, Память деревни, разливов Хопра, Грубые шутки галунных лакеев, Благословения архиереев, Ладан, пачули, Афон и кулисы, Вкус просфоры и румяна актрисы — Все это как-то, во что-то слагалось, Стало старухой, и то, что осталось, Силой незримой в тайгу притащилось И, обгорев на морозе, свалилось В ноги к мордвину, вперед головой, Старою льдиной на снег молодой!.. Как-то случилось, что пасмурным днем Вьюга завыла по степи кругом. Гулко помчались ее перекаты; Снежные хлопья, толсты и косматы, Воздух застлали, в окошко набились… К печке молчать старики приютились. Долго не двигаясь оба сидели, Слушая рев и рыданья метели… Ну, да пришлось же и им говорить: «Я Верхотурье пошла посетить; К дальней обители на покаянье, Было такое мое обещанье…» — «Да, Верхотурье, слыхал стороной, Там, за горами, есть город такой…» — «Есть и другой город, Пермью зовется; К Перми народ пароходом везется. Дальше, сказали, дорогой пойдешь, Ближние горы когда перейдешь, Там, где большая река побежит, — Тут-от обитель сама и стоит. Вышла в дорогу я ранней порой, Только что почал народ с молотьбой. Шла бы скорей, да частенько хворала, Шла потому, что давно обещала, Только не тот, видно, путь избрала! Тут я семь суток болотцами шла, Прежде чем хату твою повстречала. Ну и не помню уж, как постучала… Хлебушко вышел, не слушались ноги, Знать бы вперед, что страна без дороги! Я уж святую Варвару молила, Чтобы не вдруг меня смерть посетила; Чтобы покаяться время мне дать… Стала заступница смерть отгонять! Хату твою из земли подняла, Словно не я, а она подошла! Прямо на самом том месте явилась, Где мне сырая могила открылась… Значит, для смерти душа не созрела, Грех мой не выхожен странствием тела!..» Грех!.. Это слово чуть-чуть прозвучало И, отделившись от прочих, — отстало… Быстро и часто старуха крестилась… Снежная вьюга все яростней злилась! В двери стучалась, окошком трясла, Ревмя ревела, все петли рвала! Будто бы грешные души какие, Малые души и души большие, Силы бесплотные, к аду присчитаны, Неупокоены и не отчитаны, Бились неистово и распинались, В хату гурьбою ворваться старались!.. Красноречива, но с виду проста Простонародья родная черта: Тех не расспрашивать, к слову не звать, Кто не желает чего рассказать. Эту черту в нем столетья питали, Многое с детства таить приучали; Тут, да тогда, приходилось молчать, Свой ли, отцовский ли стыд укрывать. Ну и расспросов в народе не любят, Редко о чем загалдят, да раструбят… Так и теперь со старухою было: Грех, значит, есть, а какой — не открыла; Сам же Андрей расспросить не хотел. Только поутру, как день засерел, Вышел он снег от дверей отгребсти, Дров наколоть и воды принести; К дому вернулся с дровами, глядит: Крестик на двери наружной прибит! Вспомнил он, как из метели вчерашней, Друг друга резче, смелей, бесшабашней, Клики гудели, росли и серчали, Словно как духи какие стонали, Чуяли rpex! И сбегалися к двери, Будто на падаль полночные звери! — Крестик теперь над дверями повешен: Смолкнет нечистый, хотя он и бешен; Крестик господень его остановит;
