разведывательный, а потому Леон экономил силы. Небыстро, размеренно, аккуратно и тихо переставляя ноги, за шестьдесят минут оставляя за спиной не больше восьми миль.

Два-три часа он потратит на бег от комбайна. Еще пару часов покружит по выбранному району, вынюхивая след. И еще пару часов отдаст за обратный путь, чтобы успеть хоть немного вздремнуть перед новым рабочим днем сеньора Бадосы.

Улыбнувшись, австралиец вдохнул полной грудью, но улыбка тут же сошла с его губ.

Жалкий месяц назад воздух гор был проникновенно-чистым. А уже сейчас в нем отчетливо ощущались запахи человека и его детища – огромного механического раба, прогрызающего горные склоны. Еще никогда люди не осваивали нехоженых мест, не оставляя после себя выжженную пустыню, загаженную отработанными батареями Ллейтона или пустыми гильзами…

Освобождая сознание от самых ничтожных мыслей, способных хоть на градус сбить его с выбранного маршрута, Буньип припустил чуть быстрее.

Найти домик кама, спрятанный в крохотном скалистом стакане, ему помогло именно это состояние разума, сейчас похожего на гладкий, чистый лист писчей бумаги. Позволило найти, чтобы превратить Леона в карандаш, рисующий на этой бумаге изящный черно-белый набросок своей дальнейшей судьбы.

Предела прочности своей Традиции каждый достигает по-своему. Кто-то теряет близкого человека, проклиная богов за жестокость и несправедливость. Кто-то терпит неудачу за неудачей, отказываясь верить в провидение и скрытый смысл хода земных вещей. Кто-то становится свидетелем чудовищных преступлений, после отрицая, что где-то свыше существуют силы, способные допустить подобное.

Свою Традицию Витторио Гамба испытал на прочность задолго до Катаклизма, как всемирную катастрофу называли в цивилизованном западном мире. Испытал, старательно изучив все трещины фундамента, заложенного в семинарии Папского Латеранского университета. И собственными руками разрушил этот фундамент, кирпич за кирпичом укрепив новую веру и направив ее по единственно возможному, с точки зрения молодого человека, пути…

Гамба отвернулся от реликвария с мощами Себальда, отступил на шаг от стеклянной витрины, где хранилось одно из величайших сокровищ Ватикана. Когда он рассматривал ковчег, покрытый великолепной резьбой, в голову каждый раз возвращались воспоминания о прошлой жизни. О жизни, когда он еще мог улыбаться.

– Что же ты не встал, когда ангелы Господни протрубили начало Страшного суда? – сухими губами прошептал Витторио усопшему святому. Слово в слово, как делал каждый раз, рассматривая гробницу. – Или этот Суд лишь предстоит нам, глупый старик?

Он с ленцой прогулялся по выставочному залу, даже не глядя на сокровенные богатства мировых Традиций, аккуратно разложенные по выставочным шкафам. У самого выхода из комнаты задержался перед картиной, обрамленной в раму от огромного зеркала. Картину написали маслом меньше десяти лет назад, но подражание реалистам Средневековья было таким качественным, что полотно казалось древним.

Молодой рослый мужчина, облаченный в рыцарские латы XVI века, взирал на Гамбу вполоборота – горделиво и чуть насмешливо. Хищный латинянский профиль, светлые вьющиеся волосы, высокий лоб и воинская стать в плечах. Так мог бы выглядеть сам Ахиллес, предстань он перед мастером кисти!

Витторио провел перед картиной почти минуту, впитывая знакомые черты лица, лаская взглядом усыпанные золотом доспехи, рассматривая гладкие пальцы, украшенные перстнями. Единственное зеркало во всем огромном доме. Единственное зеркало, сумевшее навеки поработить его образ до битвы в Заоблачном Треугольнике. Венец ошеломительной коллекции артефактов, собранных под одной крышей. Напоминание, что Гамба на верном пути…

Он вышел из хранилища, запер железную дверь, по короткой лестнице спустился в центральный холл своего дома. Бесшумными тенями, на которые Витторио не обращал внимания, сновали двое слуг, метлами из перьев избавляющие мебель от пыли. Почтительно поклонившись господину, сервы вернулись к работе, молчаливые и бесстрастные. Так же как и зеркалам, им никогда не увидеть его обезображенного лица – до Катаклизма Земля пестовала талантливых, предельно изобретательных конструкторов.

В зрительные центры всех семерых рабов, обслуживающих убежище Гамбы, были имплантированы специальные датчики. В обычное время нанороботы никак не влияли на зрение слуг, но стоило лакеям хоть покоситься на хозяина, как срабатывала программа. Взгляд размывался, фокус пропадал, и никто из них не мог даже представить себе, каков их повелитель на вид.

Гуляли слухи, что до своего исчезновения схожим образом адепты корпорации Мутабор не могли описать внешность своего примарха – Милостивого Владыки Грядущего. Даже под пытками. Но если своей силы Милостивый Владыка добился при помощи чар, Гамба подчинял Цифру и восхвалял церковь ее – всесильную лабу.

Пересекая просторный обеденный зал, обставленный на грани тончайшего вкуса и скупости, Витторио машинально поднял к лицу правую руку. Удержался, чтобы не провести пальцами по бугрящейся коже, стиснул зубы. Крошечные частички термопены, навсегда засевшие в его лице и шее, снова пробуждались, требуя новой операции.

Терпеть. Как можно дольше, как только можно! Из последних сил терпеть, не прибегая даже к помощи чудесных трав бокора Гэлле… Исключительно выдержкой можно растянуть время, оставшееся до следующей операции. Позволить боли победить и сдаться – означало сократить цикл, ложась под нож не раз в полгода, но каждый месяц.

– Dictum, – Гамба подал голосовую команду ближайшему серву. – Бокал монтепульчано 1978 года. – Приказ отдавал, уже выходя из залы. – Принести в кабинет.

– Будет исполнено, господин, – отложив пушистую метлу, поклонился слуга.

Если в следующие три секунды голос хозяина не прозвучит вновь, специальный имплантат вновь отключит слух лакея, активировать который сможет лишь кодовое слово из обожженных уст. Безглазые и глухие – вот те, кому Витторио Гамба мог доверить уход за своим жилищем. А также себя, настоящего, каким он был в обычной жизни…

Кабинет, в отличие от полупустой и, по сути, декоративной гостиной, в которой никогда не накрывали столов, был обставлен отнюдь не по-спартански. Огромные экраны занимали всю дальнюю стену, перед ней же изогнулся узкий верстак, на котором ровными рядами разместились «раллеры», коммуникаторы и другая техника. Из мебели, не имеющей отношения к Цифре, в кабинете находилось лишь удобное кресло, столик на резной ножке и платяной шкаф в углу.

Погрузившись в удобное до одурения ортопедическое кресло, Витторио не спешил активировать рабочую систему. Дождался, пока серв мышью проскользнет в кабинет, украсив столик бокалом красного вина, и так же шустро покинет помещение. Только закрыв с пульта дверь и убедившись, что замки сработали, Гамба включил шесть экранов и три «раллера», выводя аппаратуру из «спящего» режима.

Кабинет ожил, как проснувшийся от спячки зверь. Загудел, задышал, заморгал экранами.

На два правых дисплея постоянным потоком подавались круглосуточные новостные ленты. Левая половина мониторов отводилась проектам, официально развиваемых «Gruppo Aggiornamento» на корпоративных территориях уцелевших Анклавов. На два центральных сплошным хаотичным потоком текли данные о проектах, курируемых лично Гамбой: аналитика и оперативные отчеты по операциям, финансирование которых велось из его персонального кошелька.

Отхлебнув старинного вина, чей вкус кружил голову, Витторио бросил рассеянный взгляд на новостные выпуски, одновременно впитывая информацию из пяти-шести источников. Стихийные бедствия, ограбления банков, политические скандалы, национальные волнения, локальные войны, рейдерские захваты танкеров с бесценным грузом и запуск новых орбитальных спутников. Такое чувство, что Гамба провалился в прошлое, когда и в помине не было Станции, не стонала пронзенная Копьем планета и континенты не сходили с насиженных мест.

Словно перехватив его мысли, один из новостных каналов запустил сюжет про новую партию «счастливчиков», пробившихся через отборочное сито Анклава Москва. Несколько тысяч довольных