«Хм! Геморрой на бороде», — с удовольствием повторял он. К счастью, мы оба обладали странным чувством юмора.

Затем наступил первый удачный день: двадцать четыре километра за восемь часов, хотя не все эти километры были направлены строго на север. Наконец нас остановил гребень высотой до семи метров, шириной метров 200, который тянулся с запада на восток до самого горизонта. Мы вскарабкались на эту стену и сошлись во мнении, что если ее форсировать, то нам придется работать ледорубом весь день.

Оставив нарты, мы поехали на восток, пробираясь в лабиринте высоченных, напоминающих скульптуры ледяных глыб, и через полтора километра нашим глазам открылось удивительное зрелище. По- видимому, подобное чувство испытали евреи, когда Красное море расступилось перед ними. Каким-то непостижимым образом пара акров ледяного поля толщиной метр с небольшим по прихоти каких-то неведомых сил были приподняты на шесть — девять метров вверх и остались там целехонькими, образовав готовое шоссе поверх барьера. Часа два мы молотили ледорубами, чтобы соорудить скат для спуска по другую сторону стены. Ледоруб выскользнул у меня из рук и просек бахилу, но, не почувствовав боли, я сделал вывод, что внутренний сапог спас мне палец. Пробившись обратно к нартам, истекая потом, мы поставили палатку и вскоре принялись за дегидрированное мясо. Ледяное поле, на котором мы встали, было очень молодое — вода, образовавшаяся при растапливании льда на примусе, получилась очень соленой. Чарли взглянул на мою ногу. Острие ледоруба все же разрубило ноготь на большом пальце и вошло глубоко в плоть, но крови было немного, и Чарли перевязал поврежденное место марлей, положив пластырь, намазав предварительно всеисцеляющей мазью от геморроя.

Последовал еще один удачный день. К утру мой подбородок раздулся до размера мячика для игры в гольф, поэтому Чарли заставил меня принять таблетки антибиотика широкого спектра бактрим. Смазав больное место все той же мазью от геморроя, приложив пластырь и поверх — кусочек ткани, я обвязал себе лицо эластичным лечебным чулком и стал выглядеть так, будто у меня болели зубы. Затем я надел две лицевые маски. Но когда мы отъехали километров на тридцать от лагеря, маски стали смерзаться, потому что от ноздрей до подбородка у меня снова стал скапливаться лед. Все неудобства долгого путешествия против ветра, скорость которого достигала в среднем восемнадцати узлов при — 40 °C, компенсировались тем, что холод был все же нашим союзником.

В середине дня мы остановились перед барьером высотой до четырех с половиной метров и стали пробиваться сквозь него с помощью ледорубов и лопаты. Неожиданно Чарли схватил меня за руку:

«Слушай!»

Скрежет, писк и жалобные стоны (словно работала бетономешалка) доносились со стороны ледяной стены, и, несмотря на ярчайшее солнце, мы, как зачарованные, стали наблюдать, как голубоватые глыбы льда размером с небольшое бунгало выпирало из середины стены и обрушивало вниз. На самом поле появились трещины, и зеленоватая вода выступила на его поверхности у подножия подвижной стены. Ветра почти не было, однако титанические разрушительные силы были за работой, легко ломая и перемещая огромные глыбы. Всеобщее мнение о том, что гребни возникают в результате сжатия замерзших разводий, а не от взаимодействия краев двух главных полей, не вяжется с действительностью, если судить по той картине, которую мы видели.

Так как возможности для обхода не было, так же как и смысла ждать, когда прекратится подвижка, мы энергично, но соблюдая осторожность, чтобы не оказаться раздавленными, принялись обрабатывать глыбы несмотря на то, что они скользили и падали. За несколько минут до «формирования» подвижка прекратилась, и наступила абсолютная тишина.

Днем снова поднялся ветер, и Чарли обморозил переносицу, а у меня прихватило веко. Я выбирал направления почти по наитию, потому что солнце почти не появлялось. Я сообразовывался с направлением гребней сжатия, ветром или просто правил на источник света. Уолли Херберт сказал мне однажды:

Важно, чтобы вы все хорошо разбирались в навигации. Дело вовсе не в подсчете пройденного расстояния, что делать, в общем-то, несложно, главное — выдерживать правильное направление на ходу, когда нет солнца или возможности непрерывно сверять азимут по компасу, как это делается на туристических прогулках в Европе.

27 марта было -41° и двадцатипятиузловой ветер с северо-запада. Мы останавливались каждый час, чтобы разогнать кровь в конечностях. От работы ледорубом немели пальцы. У меня на шее распухли гланды, теперь они вполне соответствовали моему подбородку, поэтому я продолжал принимать таблетки бактрим. Я разглядел в зеркальце компаса, что белки глаз у меня налились кровью. Я все еще не мог носить защитные очки, хотя большую часть дня сыпала крупа, и крошечные кристаллики льда на ветру попадали в глаза.

Мы стали лагерем в пять часов дня на довольно прочном, но небольшом поле. Вокруг было вроде бы тихо. Однако уже в шесть часов, когда Чарли вскипятил воду и приготовил кофе, словно судорога прошла по льду, как при землетрясении, а через секунду ударная воздушная волна, словно неподалеку разорвалась авиабомба, врезала в палатку так, что у нас перехватило дыхание. Расплескав кофе, мы кинулись расстегивать застежку-молнию на пологе палатки, готовые выскочить наружу, так как думали, что какое-то огромное поле ударило в наше и собирается наползти на нас. Однако не было ни ветра, ни движения льда, ни вообще каких-либо признаков катастрофы. Мы снова осторожно застегнули клапан палатки и подтерли кофейные лужи на полу.

«Странно», — сказал я.

«Непонятно», — отозвался Чарли.

Мы почувствовали себя неуютно на этом поле. У меня все еще хранится магнитофонная запись таинственного разговора в палатке по поводу пальца Чарли. Он был вполне характерен для многих наших дискуссий. Чувствуется, что наши мозги находились в «нейтральном» положении.

«Очень странно, — заметил Чарли, — в самом кончике. Ноги, как у мертвеца. Ничего не чувствуют. Очень странно».

«Ты действительно чувствуешь, что ничего не чувствуешь?»

«Да. Ничего не чувствую».

«Что это за ощущение?»

«Никакого ощущения».

«Да, мне понятно это ощущение».

Ночью 28 марта мы проснулись в спальных мешках, обливаясь холодным потом. Что-то гнетущее было в атмосфере, стояла мертвая тишина. Мне на какое-то мгновение припомнилась строка из довольно неудачного стихотворения Уолли: «Не верьте, ребята, в обманчивый штиль». Когда я вылез наружу, то сразу сообразил, что происходит что-то неладное. Наш усыпанный обломками глыб ледовый пятачок был окружен словно дымящимся крапчатым болотом. А к северо-востоку пропадало в полумраке целое озеро открытой воды, словно покрытое бурой кожей. Над всем этим колебался солнечный свет приторно желтого цвета, готовый увянуть с минуты на минуту. Мы оба не произнесли ни слова, покуда сворачивали лагерь и затягивали стропы на нартах. В это болото были вкраплены ледяные поля, схожие с ломтями расплавленного сыра на поверхности лукового супа. Я швырнул туда кусок льда. Он стал медленно проваливаться сквозь киселеподобную корку, а затем уж больно лениво скрылся из глаз. Я посмотрел на Чарли. Тот поднял брови и тихо покачал головой. Мы прошли на восточную сторону нашего острова и там тоже бросили льдину на буроватую поверхность озера. От места падения стало разбегаться что-то вроде ряби, но льдина не пробила корку. Я снова взглянул на Чарли. Тот сохранял бесстрастное выражение лица. Я пожал плечами, и мы пошли к своим «скиду».

Затем последовали пять поистине адских часов. Бог явно благоволил нам в то утро. Ей-богу, нам не следовало пускаться в путь. Наш маршрут напоминал поросячий хвост, то есть был такой же прямой, и пролегал так, как это диктовалось препятствиями. Остановиться значило утонуть немедленно. Первую тысячу метров мы прошли по озеру, которое напоминало широкую реку. Перед нами расстилалось ледовое болото. Наша дорога, покрытая бурой коркой, уткнулась в открытую воду, которая с шипением выделяла испарения с обоих флангов. Обособленный осколок ледяного поля с низкими краями предоставил нам короткую передышку. Стоя там, мы прислушались, стараясь уловить признаки опасности впереди, в желтоватом сумраке.

Тихое повизгивание и скрежет, раздававшиеся повсюду, исходили из неизвестного источника. Личный котел самого сатаны едва ли являл такое зловещее зрелище. В то утро мы довольно часто теряли