Через несколько часов после рассвета я пробудилась ото сна и решила ясно и окончательно: „То, что я сделала прошлой ночью, было настолько ужасно, что я не буду об этом думать'. И позволила теплому, густому приливу сна вновь поглотить меня.

Думаю, что проспала бы весь день, если бы сильнейший стук в дверь коттеджа не потревожил меня. По лучу солнечного света, падающего на белую оштукатуренную стену моей спальни, я поняла, что уже, должно быть, больше четырех часов дня. Я закуталась в халат и босиком проковыляла к парадной двери, не замечая боли в теле и разбросанного по полу белья. Я ничего не помнила и ничего не чувствовала. В свободном плавающем пузыре, которым я окружила себя, не было ничего, кроме стука в парадную дверь. Я направилась на этот звук, как кошка на звук открываемых на кухне консервов.

На пороге стояли Картер и Хилари. Я с недоумением посмотрела на них. Так же, как и в предыдущий вечер, лицо Картера было вытянуто, а кожа покрыта красными и белыми пятнами. Хилари только что плакала — следы слез все еще оставались на ее личике. Мы смотрели друг на друга, стоя в благородной синеве дня.

— Можно нам войти? — в конце концов произнес Картер безразличным, но натянутым голосом. — Я думаю, что Хилари хотела бы переодеться и, возможно, она голодна.

Я отошла в сторону, Картер и Хил вошли в дом. Девочка искоса посмотрела на меня и, ничего не говоря, протопала через холл в свою комнату. Я услышала, как там она громко чихнула. Картер посмотрел на разбросанную по полу одежду, затем поднял глаза на меня. Я слышала свист его дыхания:

— Прошу извинить, что побеспокоил вас, — четко сказал он. — Но после того как ты не забрала Хилари в десять часов, Марджори начала тебе звонить. А после полудня она позвонила мне. С тех пор я везде тебя ищу. Мы очень беспокоились. Хил долго плакала. Ты могла бы позвонить Марджори. Она пропустила церковную службу, к тому же она, Чарли и Тиш готовы были звонить в полицию.

Все, о чем я не хотела думать, обрушилось на меня, как цунами. Вина, холодная и ужасная, затопила мое существо. Отвращение к себе и к тому, что я сделала, вызывало тошноту, однако где-то в глубине теплился крошечный и хрупкий гнев. Я ненавидела растянутое, самодовольное круглое лицо Картера. Я ненавидела сухой, похожий на удары кнута голос. Но Хилари… Как я могла забыть забрать дочку у Марджори и Уинна Чепин прежде, чем они отправились к одиннадцатичасовой службе в церкви Святого Томаса? Как я вообще могла забыть о Хилари?!

— Я очень сожалею, — прошептала я распухшими сухими губами, задавая себе вопрос, мог ли Картер увидеть на них печать ночи или почувствовать мускусный запах любви, исходящий от меня. Я ощутила спутанные волосы на шее. А потом боль между ногами, карающая и ненавистная, поразила меня.

— Ты и должна сожалеть, — голос Картера перестал быть безразличным и поднялся, как ртуть в термометре. — Не важно, куда вы отправились и чем занимались с Дэбни. Ты напугала до смерти свою маленькую дочку. Ты ужасно обеспокоила меня и своих лучших друзей. Половина Пэмбертона сейчас названивает друг другу, пытаясь разыскать тебя.

— А я была здесь, — заявила я, но не смогла придать силу своему голосу. — Я была здесь… Думаю, что просто не слышала телефон.

— Я так и предполагал. Я предполагал, что и Дэбни тоже не слышал. Я не мог дозвониться ему в течение четырех часов. В конце концов я поехал туда. Только что я вернулся. Он сказал, что ты должна быть дома.

— Ты ездил на Козий ручей… — Жар начал заливать мое лицо от груди к горлу, к щекам и лбу.

— Да, я отправился на Козий ручей. И не думай, что это мне легко далось. Я с невероятным удовольствием ожидал возможности обнаружить тебя там, в самой беспутной постели на всем американском Юге.

Жар достиг моего мозга и выжег туман, наполнявший его. Гнев, сравнимый с гневом Картера, рванулся вверх:

— Я вообще не была в доме на Козьем ручье в прошлую ночь! Но если ты хочешь знать, где я была, я скажу тебе: я поехала с Томом к Королевскому дубу, мы развели костер и беседовали.

— Беседовали… Беседовали до половины пятого утра?

— А откуда ты знаешь, когда я приехала домой?

— Знаю, потому что спросил Дэбни об этом. Знаю, что тебя не было дома до этого времени, потому что я пытался дозвониться до тебя начиная с полуночи.

— И Том сказал… — Я не могла смотреть на Картера и уставилась в пол. На моей валявшейся в куче одежде, казалось, была выжжена багровая буква „А'.[74]

— Том сказал лишь то, что я передал тебе. Что ты не была в его доме, что вы отправились к старому дубу и разложили костер. Он заявил, что это твое дело — рассказать мне о том, что ты там делала. Поэтому предположим, что ты расскажешь, Энди. Предположим, ты поведаешь мне, что ты делала с Томом Дэбни там, в проклятых лесах, до половины пятого утра.

— Ради Бога, Картер! Мы совершали тайные ритуалы, о которых, ну, нельзя говорить. Ведь была ночь зимнего солнцестояния. Чем же еще мы могли заниматься? — закричала я, понимая, что пытаюсь отвести его от истины. Стыд подступил желчью к моему горлу. Я чувствовала себя отвратительно настолько, что закричала снова. — Все это разговоры о Томе Дэбни, а не о Хилари и не о беспокойстве по поводу меня. Все о Томе Дэбни и твоей проклятой гордости.

— Как ты могла спать в течение шести часов, когда непрерывно звонил телефон? — заревел на меня Картер. На его шее вздулись вены, а щеки и лоб сделались почти багровыми. — Чем ты занималась там, что так утомило тебя?

— А тебе не пришло в голову, что именно ваша с Чипом вчерашняя ужасная выходка так сильно „утомила меня'? — завизжала я в ответ. — Мне хотелось бы заснуть навсегда, хотелось бы спать до тех пор, пока звук твоего грязного смеха не умер бы в моей памяти. Но этого никогда не будет! Картер, как ты мог!..

Он долго молчал. Я не могла смотреть на него, но в конце концов подняла глаза. Его лицо уже не было самодовольно-надутым, оно казалось вялым и очень усталым.

— Я не знаю, — признался он. — Но я подумал об этом. Поэтому и позвонил тебе в полночь и названивал до утра. Я хотел извиниться. Это одна из причин, почему я поехал на Козий ручей: я хотел извиниться перед Томом. Я на самом деле не думал, что найду тебя там. Я не должен был смеяться. Не знаю, почему я это сделал.

Его голос был таким мягким и несчастным, а моя собственная вина и отвращение к себе такими полными, что я начала плакать, безнадежно и горько. Я стояла в своей гостиной, в кристальном солнечном свете декабря, и рыдала. Глаза мои были зажмурены, а руки бесполезно висели. В тот момент мне казалось, что я безвозвратно погубила все, что было мне дорого, погубила из-за собственной порочности. Если бы я могла перенестись обратно, в мой красивый и ужасный дом в Бакхеде, я бы сделала это. Что бы ни было уготовано мне судьбой, сейчас это не казалось ужасным. После всего, что я сделала, уже ничто не имеет никакого значения.

Прошло много времени. Картер подошел, обнял меня и опустил свой подбородок на мою взлохмаченную макушку.

— Давай все вернем, — произнес он хрипло. — Давай передвинем часы назад, до этого проклятого вечера, и просто сотрем его из нашей памяти. Давай начнем снова с семи часов вчерашнего вечера. И никогда не будем близко подходить к Пэт Дэбни. Давай избегать всех Дэбни в Джорджии. Энди, если ты можешь попытаться простить меня, я клянусь, что никогда не упомяну снова о Томе. Я больше никогда не буду сомневаться в тебе…

Невероятно, но я почувствовала, как на мою макушку падают его слезы.