Мы пробрались через толпу к бару, который размещался в обитом панелями кабинете со сводчатыми потолками. Гости целовали друг друга, улыбались, кивали головами, обменивались шутливыми язвительными замечаниями и неискренними комплиментами, как обычно делают люди, хорошо знающие друг друга. Теперь я уже не чувствовала себя неловко в пэмбертонском обществе, мне было уютно и бездумно-спокойно. Я еще не была одной из них, но я знала, что постараюсь следовать правилам и добьюсь признания. Теперь я знала эти правила. Это было похоже… это было так, как в той пьянящей четверти, когда Тиш и я поступали в Эмори и были уверены, что выдержим наши приемные испытания и добьемся успеха. Высшая радость полного признания была у нас впереди, и ожидание казалось прекрасным.

К нам подошла Пэт Дэбни. Она выглядела так потрясающе эффектно, что я, казалось, ощутила, как мой шелк превратился в дешевую синтетику, а волосы спутались в массу шипящих змей. Маленькая мишурная глупость лаврового венка, должно быть, выглядела как украшение праздника Всех Святых[71] рядом с гладким золотым шиньоном, в который Пэт уложила свою темно-желтую гриву, а белое греческое платье — как взятый напрокат маскарадный костюм.

Блондинка была одета в великолепный каскад шифона с рисунком цвета расплавленной бронзы и тьмы — окраски бенгальского тигра, а одна восхитительная нога, обтянутая бронзовым шелком, сверкала сквозь высокий разрез, доходящий до бедра, в каскаде оборок. Ее крепкие красивые плечи были открыты так же, как и верхняя часть груди. Даже официально признанный слепым человек не мог не заметить, что она не носила бюстгальтер. Твердые соски упирались в тонкий материал, и можно было рассмотреть коричневую родинку на одной из грудей.

Волосы Пэт были уложены при помощи лака в высокую прическу и закреплены заколкой с желтым бриллиантом. Другие огромные желтые камни сверкали в ее ушах и на запястьях. Дама наложила пудру спокойного медового оттенка, тени цвета топаза, темную тушь на желтые глаза львицы и мазок терракоты на губы. Было просто невозможно оторвать от нее взгляд. Пэт в небрежной повседневной одежде привлекала внимание как магнит; Пэт в полном боевом снаряжении была великолепной иллюстрацией из „Вог', „Таун энд Кантри' и „Палм-Бич лайф'.

— Пэт, вы выглядите просто превосходно! — невольно вырвалось у меня.

Она лениво улыбнулась и осмотрела меня сверху донизу. Дама позволила молчанию длиться так долго, что оно почти превратилось в оскорбление. Голоса затихли, головы повернулись, чтобы посмотреть на нас.

— Благодарю, милочка, — произнесла она своим глубоким голосом. — Вы также выглядите очень привлекательной, предпочтя свой национальный костюм всему другому. Когда будет жертвоприношение?

У меня перехватило дыхание, Картер сделал глубокий вдох, по толпе прошла волна шепота. Пэт засмеялась и слегка обняла меня:

— Просто шутка, дорогая. И довольно безвкусная. Остынь, Картер. Простите меня оба. Вы выглядите хорошенькой, как картинка, Энди. Вы просто глоток свежего воздуха, в котором нуждается этот отсталый маленький „бург'. Я думала, что если увижу еще одно платье от де ла Рента двадцатилетней давности, то завою. Пошли, выпьем немного эгнога, и позвольте мне вас показать гостям.

Она взяла меня за руку и повела через толпу к чаше с напитком. У меня не было выбора: или последовать за Пэт, или грубо вырваться. Я чувствовала себя похожей на платформу на параде в День Благодарения, которую тянула чистокровная лошадь.

Вокруг чаши для пунша стояло несколько смеющихся людей. Они повернулись, чтобы поприветствовать нас, и я увидела Клэя и Дейзи Дэбни, а также Чипа в плоеной рубашке и ярко-красном кушаке, обтянутом очень туго вокруг пухлой талии. Чип стоял рядом с невероятно худой женщиной, у которой была удивительная масса светлых кудряшек над по-детски нетронутым личиком. Дама оказалась Люси Дэбни, женой Чипа. „Люси Хью Дэбни из рода Хью из Саванны, — объяснила мне Тиш. — Выбранная и купленная Дейзи как подходящая жена для ее единственного сына и подходящая мать для ее будущих внуков'. У Люси был писклявый голос, напоминающий пародию на голоса детей в комической пьесе бродячего театра, лицо ее светилось улыбкой подлинной доброты, но не выказывало никаких признаков интеллекта.

Дама взяла обе мои руки в свои холодные маленькие птичьи лапки и произнесла:

— Я так давно хотела познакомиться с вами! Я люблю людей из Атланты. Атланта — мое самое любимое место на свете. Я езжу туда за покупками. В Бакхед. Я слышала, что вы жили именно там. Как вы смогли перенести переезд оттуда в Пэмбертон?! Это не значит, что я хочу сказать, будто Пэмбертон не мил и не чудесен, но Атланта… Позвольте вас спросить, знакомы ли вы с мистером Кевином из салона „Модная прическа Кевина' на Пичтри-роуд в Бакхеде? Мне думается, мистер Кевин чудесен; вы знаете, он приезжает сюда дважды в месяц в выходные, занимает апартаменты в гостинице „Холидей' и делает нам всем прически. Он говорит, что мы ему нравимся гораздо больше, чем женщины Атланты. У нас, утверждает он, есть врожденное чувство стиля, и мы знаем себе цену… Он говорит: Пэмбертон — одно из мест, где еще сохранилась настоящая голубая кровь.

— Боюсь, я очень отстала в вопросе причесок, — сказала я, улыбаясь и чувствуя подлинное расположение к Люси. Крис всегда говорил, что у меня слабость к простофилям. Но ее болтовня была свежей и бесхитростной, и не нужно было обладать слишком острым слухом, чтобы обнаружить под всеми этими разговорами одиночество. Кто мог бы в городе, полном Тиш Колтер, Гвен Каррингтон, Пэт Дэбни, оценить Люси Хью Дэбни?

— Вы разрешите мне записать вас на следующий прием мистера Кевина? — спросила Люси. — Вам он очень понравится, и ему также понравится приложить руку к вашим — таким — волосам…

— Господи, Люси, угомонись, — сварливо произнес Чип. Дама уставилась на него, а затем хлопнула себя рукой по губам:

— О нет, о, я просто хотела сказать, что это такие густые, блестящие, кудрявые волосы, что мистер Кевин мог бы сделать с ними чудеса… — Ее голос постепенно затих, она понимала, что не совсем исправила свою оплошность.

— Моя жена родилась не только с серебряной ложкой во рту, но, кажется, с целым столовым сервизом в гортани,[72] — сказал Чип, разрумянившись от собственной шутки, но я могла прочесть в его громком голосе борьбу недовольства и гордости за происхождение жены.

— Устами младенцев… — протянула Пэт Дэбни с заметным удовольствием.

Пылающее лицо Люси было зеркалом моего собственного. Я сжала ее руки:

— Я буду очень рада, если вы меня запишите. Мне давно пора привести себя в соответствие со временем.

Солнце вновь появилось на лице бедной женщины.

Сзади из-за группы людей буйный тенор пропел: „Не трогайте ни одного волоска ради меня… не надо, если вы ко мне неравнодушны'.

И Том Дэбни в вечернем костюме вышел, вальсируя, из толпы и, подхватив меня в объятия, закружил в вихре прекрасного танца вдоль всего натертого пола гостиной Пэт. Гости расступались, чтобы дать нам дорогу. Мы остановились лишь в эркере библиотеки, в противоположном бару конце комнаты, где единственным источником света был огонь яблоневых поленьев в огромном камине. Я стояла, давая возможность моим юбкам опуститься, а мыслям вернуться обратно на землю, пытаясь представить себе этого элегантного гибкого мужчину в дикой чаще леса на болоте Биг Сильвер и все еще чувствуя прикосновение его рук к моей талии и спине. Как будто сильный весенний ветер, дикий и свежий, увлек меня в вихре.

— Вы выглядите просто великолепно, — сказала я. И это было на самом деле так. Смокинг сидел на Томе безупречно, а смуглое лицо, блестящая грива волос и голубые глаза, сияющие, как угольки, служили смущающим контрастом официальным белому и черному цветам.

Я чувствовала себя смущенной и глупой. Том был сейчас кем-то, с кем я никогда не встречалась, тем, кто чувствует себя как дома в гостиных и в Нью-Хейвене, и в Пэмбертоне, и в любом другом месте, где бы он ни появился.

Том усмехнулся, наклонился над моей рукой и поцеловал ее. Голубые глаза были все время устремлены на меня. Взгляд скользил с моих волос на лицо, грудь, ноги и обратно. Затем он кивнул, как