поклонился он Чезаре, — приняли сей вызов… Ведь вы его принимаете? — спохватился кормчий.

— Разумеется, синьор, — холодно ответил патриций.

— Отлично, — кивнул Асторе. — В таком случае вы, синьор, принявший вызов, пользуетесь правом выбора. Вы можете выбрать испытание огнем — противники простирают руку над открытым пламенем, и первый, кто того не выдерживает, объявляется побежденным. Можете обратиться к искусу водой… Впрочем вы, синьор, сегодня его отвергли.

Чезаре бесстрастно кивнул.

— Третье — испытание сталью, — завершил Асторе.

— Его я и предпочту, — важно отозвался патриций.

Асторе поклонился и попросил собравшихся очистить палубу на всем носу корабля.

Чезаре преобразился. Под одобрительными взглядами приятелей молодой патриций сбросил камзол и сорочку, обнажив мускулистый смуглый торс, вынул из ножен саблю. Чезаре был красив резкой красотой кондотьеров и морских бродяг, каких во множестве даровала миру его родная Генуя. Он был также — о чем Войку знал уже — лучшим фехтовальщиком старой Каффы. Не склонный к воинским подвигам, лишениям и трудам, к походам и морским путешествиям, младший Скуарцофикко странным образом сочетал в себе избалованного молодого аристократа с опасным забиякой, жестоким дуэлянтом, отправившим на тот свет чуть ли не дюжину соперников. Говорили, что Чезаре не всегда дерется честно; ходили даже слухи, что некоторых юношей, убитых им или раненных, он вызвал на бой, получив за то немалые деньги от их врагов. Но в Каффе были единодушны: Чезаре дерется с редкостным искусством.

Войку, в свою очередь, оголился до пояса, обнажив мышцы закаленного бойца. Чезаре слышал о подвигах молдавского сотника под Мангупом; но схватки на стенах и конные поединки для него были не в счет. Этому простолюдину, конечно же, не у кого не было перенять высокое искусство боя на мечах, на палашах и саблях. Чезаре видел уже себя хозяином наоса. Многие юноши и девушки из Каффы, кому была известна мрачная слава Скуарцофикко, не на шутку тревожились за сотника.

Асторе подал знак, и клинки скрестились.

Чезаре собрался всласть позабавиться, а главное, показать той, кого он наметил себе в подруги, сколь силен, искусен и ловок посланный ей самой судьбою истинный мужчина, отныне — ее господин. Обменявшись с Войку первыми, пробными выпадами, он начал наступать, чтобы сразу задать в поединке тон; жестокая забава откладывалась им, как обычно, на те минуты, когда противник будет задет острой сталью, утомлен и сломлен, хотя сможет еще держать оружие в руке. Войку охотно принял предложенный ход. Он начал отступать, отбивая удары фрязина, не пытаясь сам дотянуться до него саблей. Чербул отступал по кругу ровно и легко, словно в танце; замысел Чезаре — загнать своего врага в угол — не удавался. Сделав обманный выпад, он пытался подсечь сотника внизу, — тот уклонился. Пытался нанести рубленый удар — и, промахнувшись, опасно раскрылся, чего сотник то ли не заметил, то ли не захотел использовать. Тактику надо было менять.

Чезаре, перестав давить, застыл на месте, лишь слегка отклоняя вниз и вверх настороженное жало сабли. Войку ответил внезапным, стремительным прыжком, грозя уколом в бок; Чезаре в первый раз пришлось самому увернуться от удара. Что случилось, почему не удалось ему, как бывало, в единое мгновение отбить выпад и проткнуть летящее тело врага? Чезаре был, как прежде, быстр; значит, проворнее, точнее в ударах оказался его враг. Чербул, снова отскочив, снова прыгнул; Чезаре, уже начеку, отклонил саблю легким движением, не сдвинувшись с места. Патриций успокоился; эту школу боя, пришедшую с востока, он хорошо знал. Но Войку снова сменил тактику. Теперь он твердо стоял на месте, обмениваясь с ним ударами, встречая сталью грозящую сталь. Восточный способ рубки сотник легко сменил европейским.

Фрязин понял: его соперник играл. Хорошо, он сейчас заставить противника биться всерьез.

Чезаре начал опять наступать — настойчиво, умело. Рядом малых, быстрых выпадов он отвлек внимание Войку от фронта своей атаки и молниеносно послал клинок ему прямо в грудь. Но сабля Чербула, оказавшись на месте, отбила и этот удар.

Чезаре вначале наступал; теперь, охваченный яростью, стал наседать. Он наседал, противник же спокойно уходил по кругу, по-прежнему недосягаемый. Чезаре наступал все яростнее. Генуэзец стал пускать в ход один за другим хитрые приемы, придуманные наемными убийцами Генуи, Венеции, Кадиса и других перекрестков вселенских больших дорог. Чезаре прикидывался ослабевшим, бросался Войку под ноги, кружил вокруг коршуном, стараясь захватить врасплох. Наконец применил самый коварный прием. Он притворился, что споткнулся, и, выпрямившись вдруг, почти столкнувшись с сотником грудью, зажал его саблю левой рукой, пытаясь одновременно ударить сверху своей.

Сотник высвободил свое оружие. Но удар отбил лишь наполовину, клинок противника все же успел задеть его плечо, оставив на нем кровавую полосу.

Толпа ахнула, по судну прокатился торжествующий вопль Тесты. «Бей его, бей!» — закричал ренегат. Войку заметил, что Роксана судорожным движением зажала ладонью уста, заглушая стон, как поднял над головой кулаки, рыча от досады, крепыш Роатэ. Войку понял, что чересчур увлекся игрой. Чезаре отошел на шаг, любуясь кровью на торсе соперника, ожидая, когда тот начнет слабеть. Но рана была легкой и лишь отрезвила сотника.

Войку взял себя в руки. И с силой в расчетливых выпадах начал теснить врага.

Дело повернулось по-новому, отступал теперь Чезаре. Не приученный к долгим поединкам, не закалявший тела в походах, патриций не мог спорить в выносливости и выдержке с истинным воином. Он начал медленно, для неопытного глаза малозаметно сдавать. Скуарцофикко попятился, Войку еще больше усилил натиск; теперь он уже гнал противника. И неожиданно выбил клинок из рук Чезаре.

Раздался многоголосый дружный вздох толпы. Сабля Чезаре лежала между ним и Войку. Раздались крики: «Наступи!». Чербул, словно не слыша, сделал шаг назад. «Подними!» — проронил он, видя, что враг его, побелев, не решается сдвинуться с места.

Поединок продолжался. Движимый стыдом и отчаянием, Чезаре несколько раз, собрав все силы, устремился вперед. Однако патриций все более уставал. Зато теперь он знал: Войку не может ударить безоружного. Такая минута настала опять: булат Скуарцофикко, подхваченный ловким выпадом, еще раз выскользнул из руки и, дрожа, воткнулся в мачту. Чербул вновь отступил на шаг, и Чезаре, уже не спеша, направился к фоку. Но не дойдя, мгновенно вырвал из ножен стилет и, молниеносно повернувшись, метнул его сотнику в грудь.

Стилет пролетел над самым плечом Чербула. И тут же послышался крик: острая сталь вонзилась в кого-то, кому вовсе не была предназначена.

Толпа взревела. И Войку, скрипнув зубами, с размаху всадил меж ребрами противника свой клинок.

К победителю, раскрыв объятия, ринулись друзья. Но Войку в тревоге обернулся в ту сторону, откуда донесся крик, когда генуэзец метнул стилет. И увидел Левона, державшегося за раненое плечо.

Чезаре не был сражен насмерть. Его унесли на корму, где можно было еще отыскать сухое место.

Веселая жизнь на «Зубейде» сменилась суровыми, тревожными буднями. После бури судно, беспомощное и едва управляемое, могло стать легкой добычей и для моря, и для любого вражеского корабля. А море кишело фелюгами и галерами турок. Каждый час вдали, словно акульи плавники, могли появиться косые паруса османских судов. Никто, однако, не хотел покоряться немилостивой судьбе. Праздник кончился, но прекратились и нелады. Несостоявшиеся янычары — молодые нобили Каффы — словно изменили нрав и вместе со всеми приводили судно в порядок. Праздник отшумел, но оставалась воля, которую все хотели сберечь любой ценой.

Буря унесла шестнадцать жизней; одиннадцать юношей и девушек утащили волны, пятеро погибли на корабле. По морскому обычаю их тела тоже предали пучине. Потом, под водительством Асторе, начали вычерпывать накопившуюся внизу воду — ведрами, ушатами, кувшинами, парусиновыми мешками.