прощения. От него мы и узнали о твоих делах на том корабле, о Мангупе и той, кого ты оттуда увез.

— Вам говорили, верно, украл, — заметил Войку.

— Османы так не считают, — молвил бек. — Ибо нельзя сказать, кто в таком случае кого похитил или увел, а значит — над кем расстилать покров своей жалости, кому сочувствовать. Ты назвал эту девушку своей женой, мой Войку? Ты с нею обрел счастье?

— Какое только может быть на этом свете, где есть разлука, — ответил Чербул.

Юнис-бек, допив кофе, снова хлопнул в ладоши. Гулям принес другие сладости — баклаву, пирожные с фиалкой и гиацинтом, сочные персики.

— Вы, пребывающие в заблуждении,[93] — слишком многого ждете от любви женщины, от женщины самой, — заметил Юнис-бек, самолично ставя поднос перед гостем. — Знаю, что сказал пророк Сулейман: сильна как смерть любовь, и стрелы ее — стрелы огненные. Только и его, недолго порадовав, ввергла она в печаль до кончины. Верю: ты встретил женщину, которая не обманет. Но сколько на одну такую и ветренных, и кованных?

— Не считал, мой Юнис, — улыбнулся витязь, — что мне до них! Но и я знавал женский обман.

— И, верно, страдал. — Молодой бек понюхал персик, тщательно разрезал его ножиком, затем — на дольки и предложил побратиму. Вот почему мы, османы, не устаем восхвалять мудрость пророка Мухаммеда — да благословит и приветствует его аллах! Ибо превзошел он в ней преславного Сулеймана, царя иудейского, названного Премудрым, но западни любви все-таки не избежавшего. Пророк великий был мудр, повелев мусульманам брать в свой дом столько женщин, сколько они смогут прокормить, ибо там, где женщина не одна, не может быть любви, иссушающей и погубляющей душу мужа.

— Но Хафиз в своих газелях назвал ее животворной! — воскликнул Войку.

— Тебе и сие известно, мой челеби! — удивился Юнис-бек, шутливо воздев руки к расшитому золотыми звездами верхнему пологу шатра. — Впрочем, как смею спорить о том, чего не изведал сам? Поговорим лучше, о брат мой, о воинских делах, более приличествующих мужу, чем любовные подвиги. Сказать по правде, не устаю дивиться, как бьетесь вы, люди бея Штефана. Как добываете врага сильнейшего: пешие — конника, бездоспешные — латника.

— Нужда научит, — невесело усмехнулся витязь. — Уж коли ты пеш и в одном сумане, а всадник в латах на тебя скачет, чтобы обратить в раба…

— Тот ага, прозевавший свой корабль, рассказывал, — продолжал Юнис, не расслышав горечи в словах Чербула, — как ты славно бился с неким франком из Каффы. Будто франк в поединке на саблях выдал много хитростей. Не покажешь ли, каких?

— Охотно, мой Юнис! — вскочил на ноги Чербул. После сытного обеда, которым его вначале угостил султанский алай-чауш, после чарки и кафии витязь окончательно пришел в себя от потрясений, испытанных накануне и в тот день.

Слуга подал в большой медной чаше розовую воду, принес надушенные полотенца. Друзья ополоснули руки и, выбрав две сабли из дюжины, лежавшей в углу, вышли на солнцепек, в пространство между двумя палатками. Войку, с удовольствием ощутив снова тяжесть клинка, показал побратиму несколько приемов, использованных против него коварным Скуарцофикко.

Разминаясь в пробном поединке, Чербул не уставал удивляться равнодушию, с которым проходили мимо них десятки турок всех званий и чинов; даже вид кяфира из ак-ифляков, скрестившего в середине лагеря оружие с известным беком, любимцем султана и армии, не мог заставить кого-либо из прохожих повернуть к ним с интересом голову или хотя бы замедлить шаг. Войку, конечно, знал, что на зов побратима, прозвучи он теперь, сбежались бы в ярости все, кто пошел с султаном в поход. А так — не подал никто и виду, что встревожен необычным зрелищем или происходящее ему не по вкусу. Может быть, такое в лагерях осман, напротив, можно увидеть каждый день? Или воины ислама слепо верили, что без дозволения аллаха молодому беку не грозит и царапина? А может, все было по-другому, и Юниса просто сторонились? Не зная еще, в опале бек или по-прежнему в милости, турки старались, пока это прояснится, к нему не подходить?

Молодые люди упражнялись долго, Юнис — с искренним наслаждением воина, встретившего мастера в их общем искусстве, Чербул — стремясь отвлечься, насколько можно, от тревожных дум, охватывавших его роем со всех сторон, едва прекращалась беседа. Начало уже темнеть, когда оба вернулись в шатер, и Войку, входя под гостеприимный полог, успел заметить мелькнувшее за углом палатки личико — не то мальчишки, не то юной девушки. Кто это был — полонянка-рабыня, гулям?

Освоившись с полумраком, царившим внутри, Чербул увидел седобородого воина, сидевшего на ковре среди подушек. Это был лев Дуная, Иса-бек. Юнис, преклонив колени, поцеловал отцовскую руку и, отойдя назад, сел на пятки у входа, словно в ожидании приказаний. Войку почтительно склонился, оставаясь на ногах.

— Садись, сын мой, — сказал ему старый бек. — Ты спас мне сына и назвался ему братом; стало быть, я могу говорить с тобой как отец.

— Твоя милость ко мне слишком добра, — снова поклонился Войку, приложив руку к сердцу и усаживаясь по-турецки, скрестив ноги. — Теперь вы оба — мои спасители, а я ваш вечный должник.

— Ты первым оказал нашему роду благодеяние, смелый юноша, — ответил Иса-бек, — такое ничем не окупится. Поскольку же ты дозволил, буду говорить с тобой, как с сыном, не приказывая и не повелевая, как это дает мне право, хотя славный отец твой, хвала аллаху, живет. Мы слышали о многом, что случилось с тобой после вашей первой встречи с моим Юнисом. Зульфикар-ага рассказывал, как храбро ты бился на «Зубейде».

— Чего стоит хвала в устах трижды отступника, твоя милость! — усмехнулся Войку. — Впрочем, я ему не судья и от души надеюсь, что из-за меня этот человек не стал нищим.

— Не беспокойся о нем, — чуть улыбнулся в ответ старый воин. — Его корабль был застрахован от нападения пиратов в Пере, у тамошних генуэзцев, так что он смог тут же купить другой и заняться прежним делом под рукой Блистательной Порты. Ходили о тебе и другие слухи, не скрою, нелестные для тебя. Расскажи нам все, что можешь поведать двум османам, не нанося ущерба делу государей, коим ты служил и продолжаешь служить.

Войку охотно повиновался, рассказав о днях, проведенных им в Мангупе, о том, как князь Александр Палеолог и Комнен, и Гаврас, и Асан, поручил ему добраться до Молдовы и доставить туда племянницу, о том, как они попали в плен и обрели свободу, о бегстве в Брашов и венчании в дряхлой лесной церквушке. О службе своей в Земле Бырсы, нечаянном знакомстве с неизвестным рыцарем, о двойной ловушке, устроенной кузенами из рода Дракула княжне Роксане и ему, и о том, как тот же рыцарь, не помня зла, чудесным образом явился к ним на выручку.

— Теперь я знаю, сын мой, тебе не в чем себя упрекнуть, — сказал Иса-бек, помолчав.

— Мой базилей, князь Палеолог, верю, сказал бы то же самое, твоя милость, — чуть вскинул голову Войку. — Мой государь, князь Штефан, надеюсь, меня простил.

— Бей Александр погиб в последнем бою, не нашли даже его тела, — в раздумии проговорил Иса- бек. — Бей Яшлавского улуса высокородный Эмин убит две недели тому назад, в сражении под Орхеем. И никто не ведает, где теперь бей Штефан, сын мой, где твой природный государь; среди пленных его не нашли, среди убитых — тоже. Его священное величество падишах Мухаммед — да продлится вечно его счастье! — призвал меня сегодня к себе. Великий царь повелел мне, рабу своему, переговорить с тобой, христианин Войку, сын Боура. Порог благоденствия ценит мужество и оказывает покровительство храбрецам. А посему призывает тебя, теперь — без принуждения и по доброй воле, перейти в истинную веру, завещанную нам пророком Мухаммедом — да благословит и приветствует его великий аллах!

— Этого не будет, славный бек, — ответил Войку.

— Погоди, о упрямец, сын печали! — предостерегающе поднял руку старый осман. — Ты знаешь наш язык, а поэтому уже сейчас можешь занять высокое положение. Можешь стать чорбаджи — начальником янычарского орта, с жалованием сто акче в день. Можешь быть пожалован в заимы — тебе выделят зеамет на лучших землях Румелии; будешь получать с него доход до ста тысяч акче в год, служить начальником спахиев, ходить на войну по зову его величества.

— Твоя милость помянула моего отца, славный бек, — сказал Войку. — Отец меня проклянет, жена пожалеет о том, что меня встретила.

— Ты можешь остаться христианином, служить начальником наемников-франков.