Оскар… Мне холодно без моего маленького мальчика. Когда он болен, он всегда спит в моей кровати.

— Не сделать ли нам привал на постоялом дворе? — спросил полковник.

Я покачала головой. Когда стемнело, Мари подложила мне под ноги грелку, которую она наполнила горячей водой на последней почтовой станции

Дождь стучит по крыше кареты. Могилы солдат с их убогими крестами утонули во тьме. Так мы приближаемся к Мариенбургу.

«Ну, уж это ни на что не похоже!» — подумала я, когда наша карета остановилась возле штаб-квартиры Жана-Батиста.

Я мало-помалу привыкла к замкам, в которых мы иногда жили, но Мариенбург не был замком. Это была настоящая готическая крепость. Средневековая крепость, серая, ужасная, полуразрушенная и зловещая. Вход охраняли солдаты. Сколько щелканья каблуками при отдаче чести, какое волнение, когда полковник показал мой пропуск… Жена маршала, собственной персоной!..

— Я хочу сделать ему сюрприз и прошу не докладывать о моем приезде, — сказала я, выходя из кареты.

Два офицера проводили меня через главный вход в убогий дворик. Я вздрогнула, увидев серые замшелые стены, и мне показалось, что сейчас я встречу дам и трубадуров. Но я видела лишь солдат различных полков.

— Монсеньор почти совсем поправился. Сейчас он работает и просил его не беспокоить, — сказал молоденький офицер улыбаясь.

— Неужели не нашлось помещения получше, чем этот замок трубадуров? — не удержалась я от вопроса.

— Во время войны князю безразлично, где жить, а здесь, по крайней мере, достаточно места, чтобы разместиться. Сюда, княгиня, пожалуйста.

Он открыл почти незаметную дверь, и мы очутились в коридоре. Было холодно, воздух был застылый. Наконец, мы вошли в маленькую комнату, и ко мне подошел Фернан.

— Мадам!

Сначала я его не узнала, так он был наряжен. На нем была ливрея темно-красного цвета с огромными золотыми пуговицами, украшенными незнакомым гербом.

— Боже, как ты элегантен, Фернан, — сказала я, смеясь.

— Это потому, что мы теперь князья Понте-Корво, — заявил мне бездельник важно. — Посмотрите, мадам, пуговицы. — Он выпятил живот, чтобы показать мне все пуговицы. — Пуговицы с гербом Понте- Корво, гербом мадам, — заявил он гордо.

— Вижу, Фернан, — ответила я, пытаясь разгадать, что изображено на гербе. — Как здоровье моего мужа, Фернан?

— Мы почти совсем поправились, только еще не совсем прошел шрам, — ответил Фернан.

Я прижала палец к губам. Фернан понял меня и тихонько открыл дверь в соседнюю комнату.

Жан-Батист не слышал моих шагов. Он сидел за бюро, опершись подбородком на руку, и читал огромную книгу. Свеча освещала его лоб, очень спокойный лоб.

Я осмотрелась. Жан-Батист умел создавать хаос в своей комнате! Перед камином, где весело потрескивали поленья, стоял еще один письменный стол, на котором громоздились карты и огромные тома книг. Сбоку стоял второй стол, покрытый огромной картой, блики огня окрашивали ее в розовый цвет. В глубине я увидела его узенькую походную кровать и столик с серебряным погребцом и посудой. Остальная часть огромной комнаты пустовала.

Я потихоньку подходила к нему. Жан-Батист не слышал. Воротник его походного сюртука был расстегнут, на нем был белый галстук, под подбородком галстук был ослаблен, и я увидела часть повязки. Он перевернул страницу и записал что-то в тетрадь.

Я сняла шляпу. Возле камина было очень жарко, и, наконец, после стольких дней, проведенных в сырости и холоде, я начала согреваться. Я была совершенно разбита, я так устала, я была просто на пределе сил.

— Ваше сиятельство, — сказала я, — дорогой князь Понте-Корво!

От звука моего голоса он подскочил.

— Боже мой! Дезире!

В два прыжка он был возле меня.

— Твоя рана еще болит, — спросила я между двумя поцелуями.

— Да. Особенно когда ты прижимаешь ее рукой, как сейчас.

Я отдернула руку.

— Я буду целовать тебя, не обнимая.

— Разве получится? Попробуем!

Я села к нему на колени и спросила, показывая на огромную книгу на бюро:

— Что ты читаешь?

— Юриспруденцию. Сержант должен много читать, если он хочет управлять всей Северной Германией и всеми ганзейскими городами.

— Ганзейские города, что это такое?

— Гамбург, Любек, Бремен. И не забудь, что на моей совести остались и Ганновер, и Ансбах.

Я закрыла книгу и примостилась поудобнее на его коленях.

— Оскар был болен, а ты оставил нас одних, — прошептала я. — Ты был ранен и так далеко от меня!

Он зажал мне рот поцелуем.

— Девчурка, девчурка! — говорил он, прижимая меня к себе.

Дверь широко отворилась, и мы на минуту отпрянули друг от друга. На пороге стояли Фернан и Мари.

— Мари спрашивает, где княгиня будет спать, — закричал Фернан тоном обвинения. — Она хочет разобрать чемоданы.

Я поняла, что он страшно недоволен появлением Мари.

— Эжени не может ночевать в этом клоповом замке, — сказала Мари плаксивым голосом.

— Клопы! Нет ни одного, — закричал Фернан в ответ. — Вы же знаете, что они не живут на таких мокрых стенах, и потом все насекомые боятся холода. У меня в кладовой есть кровати, и даже с балдахинами.

— Клоповый замок! — сказала Мари с раздражением.

— Когда эти двое ссорятся, я чувствую себя опять дома, на улице Сизальпин, — сказал Жан-Батист, смеясь.

Я вспомнила о подарке императора. После ужина я скажу ему, что мы должны будем переехать в дом Моро. Сначала поедим и выпьем вина, а уж потом…

— Фернан, через час княгиня должна иметь сухую, теплую комнату, где она может отдыхать, — сказал Жан-Батист.

— И без клопов, — добавила Мари.

— Мы с княгиней будем ужинать здесь, в моей комнате, через час.

Мы слышали, как они удалялись, ссорясь как обычно. Я опять взобралась на колени Жана-Батиста и рассказывала ему обо всем: о том, как Жюли стала королевой, о коклюше Оскара, о том, что просил передать ему м-сье ван Бетховен.

— Я должна тебе рассказать, что Бетховен не захотел посвятить свою симфонию императору. Он хотел назвать ее «Героическая». В честь воспоминания о том вечере у нас в Ганновере.

— Героическая… А почему бы и нет?..

Фернан накрыл маленький столик. Во время ужина (повар Жана-Батиста приготовил нам превкусного цыпленка), когда Фернан наполнил наши бокалы бургундским, я заметила;

— У тебя серебряные приборы, и даже с монограммой Понте-Корво. А я все еще пользуюсь нашим старым серебром с буквой «Б».

— Отдай серебро мастеру. Пусть он сотрет букву «Б» и выгравирует новые монограммы, Дезире. Теперь