лоб, и в нос, и в глаза, и куда попало...

- Живая? - говорит.

- Живая, - говорю.

- Ну и молодец. Нам больше ничего и не надо.

А что дальше было - я уж не помню. Потому что я опять память потеряла. И как меня в город везли - не знаю. Говорят, меня папа сам на своем коне довез.

ВЫРОСЛА

Ну, а дальше и рассказывать нечего.

Бандитов, конечно, всех переловили. В тюрьму посадили.

Мост новый построили.

А я только три денька всего и провалялась в постели.

У меня ведь ничего страшного не было. Ведь Соколовский меня зарубить не успел. Папа, когда увидел, что он на меня с саблей летит, выстрелил и пробил ему руку. Сабля только тупым концом и ударила меня по затылку. Зато у меня до сих пор лысинка на этом месте осталась на память.

А я лежала, не жаловалась. Чего мне жаловаться?

Со мной ведь папа рядом сидел!

Правда, нам с папой даже и поговорить как следует не дали. Уж столько народу, столько людей меня навещать в эти дни приходило, что даже неловко было.

Все на меня глядели, удивлялись: вот, дескать, храбрая какая девочка бандитов не испугалась!

А я хоть и молчала, а сама думаю:

'А вы почем знаете, что не испугалась? Еще как испугалась-то'.

Папа у нас неделю только и погостил, А потом опять воевать уехал.

А через день или через два меня в комсомол приняли.

Как-то вечером возвращаюсь с Ночкой из стада - вижу: ребята идут. Комсомольцы. И с ними наш Вася Увидели меня:

- Здорово, - говорят, - товарищ военный инвалид. - Мы к вам.

Я говорю:

- Ну что ж, милости просим.

Привела, усадила, спрашиваю:

- В чем дело?

- Дело, - говорят, - такое. В комсомол хочешь?

А я хоть и обрадовалась до полусмерти, а сама и виду не подаю. Говорю:

- Я же маленькая...

Тут Вася подскочил, кулаком по столу ударил и говорит:

- Ну-ну! Не фасонь! Ты! Матрена Ивановна! Маленькая, да удаленькая...

Ребята смеются.

- Правильно, - говорят. - Об чем тут разговор может быть? Пиши заявление.

Тогда я подумала и говорю:

- Ну хорошо, ладно. Вот с коровой управлюсь и сяду писать.

А сама думаю:

'Чего мне писать? У меня уж все давно написано и переписано'.

У меня ведь заявление-то месяца три под подушкой лежало. Уж и пожелтело небось... Все дожидалось, пока я вырасту.