Не со стороны склада. Со стороны улицы. Сержант поднял голову. Он тоже услышал. И вдруг все разом пришло в движение.

«Мерседес» протаранил стену; сталь ударила по стали, бетону и кирпичам; ван Герден выхватил пистолет, расставил ноги и увидел, что все трое отвернулись — их взгляды были прикованы к стене. Он выстрелил в сержанта, который стоял перед Хоуп Бенеке, увидел, как тот падает, повернулся, выстрелил в Саймона, промахнулся (о боже! Только не сейчас!), выстрелил снова, увидел направленный в свою сторону ствол М-16. В него попали. Грудь ожгло огнем, он упал, ударился головой о стену. Еще одна пуля. Где его пистолет? Черт, как больно! Он так устал! Ван Герден посмотрел на свою грудь: такие маленькие дырочки, почему они такие маленькие? Грохот выстрелов, шум, крики, плач — это Хоуп… На него обрушилась тьма.

— Ван Герден, я покажу тебе, как надо ловить поганых маньяков, я тебе покажу! Их ловят не на идиотские теории, прогнозы, профили личности и психоанализ, ван Герден!

Нагел вел машину; он весь был сжат, как пружина, костяшки пальцев, сжимающие руль, побелели. Когда мы повернули на шоссе № 1 за гипермаркетом «Пик энд Пэй» в Бракенфелле, он снова заговорил, и я услышал в знакомом низком голосе новые интонации. Прорвалась глубинная ярость; он брызгал слюной, кадык бешено дергался.

— Я скажу тебе, как поймать маньяка! Его можно поймать, если работать ногами… и головой! Вот в чем заключается работа полицейского! А всякие теории тут ни при чем, ван Герден. — Нагел вдруг занес руку и дернулся, машину занесло. Я съежился, думая, что сейчас он меня ударит, но Нагел перегнулся, достал с заднего сиденья досье и швырнул мне на колени. — Вот он, вот твой учебник, учись по нему! У меня, ван Герден, нет долбаной ученой степени, как у тебя, я рос в такой бедной семье, что и мечтать не смел об учебе. Мне все пришлось добывать тяжелым трудом, не было времени валять дурака по университетам и листать книжечки, надо было работать, да, работать, засранец ты этакий! Некогда было сидеть и медитировать, и философствовать, и выдумывать разные там теории, зато я умею ловить серийных убийц и маньяков! Посмотри, посмотри, ван Герден, открой досье и прочитай отчет судмедэкспертов, посмотри, сколько пришлось обнюхать ворсинок у разных гребаных ковров и сколько марок машин сравнить… Сколько протекторов пришлось рассматривать в лупу! Сколько «фольксвагенов-комби» проверить! Но я нашел его, ван Герден, я нашел его, пока ты…

Тут он ненадолго затих и крепко сжал рулевое колесо. Мы гнали на скорости сто шестьдесят километров в час, лавируя в плотном потоке машин, а Нагел все говорил, говорил, и я подумал, что он хочет нас обоих прикончить. Но все же он замолчал, не перешел ту грань, после которой не было возврата назад. Он не сказал: «Пока ты спал с моей женой». И вдруг я понял, что ему больно. Больно из-за меня, по моей вине.

Биллем Нагел понимал: он сам виноват в том, что потерял Нонни. Она стала ему чужой из-за того, как он с ней обращался. И поэтому он не мог обвинить меня в открытую или ударить меня. Ему мешало сознание собственной вины.

Но он не хотел уступать ее мне.

Наверное, он возненавидел меня с самого начала. Может быть, то, что я принял за дружеское поддразнивание, для него было гораздо более серьезной игрой. Видимо, с моим приходом в нем вновь взыграл комплекс неполноценности: низкое происхождение, бедная семья, детство в Пэроу, бесплодие… Его комплекс стал для него слишком тяжелой ношей, и он не понял, что я не представляю для него угрозы. Все может быть.

Он намеренно утаил от меня важные улики — ворсинки ковра, отпечатки протектора; скрыл, как ревнивый, эгоистичный ребенок, который не хочет делиться игрушками. Там, в машине, я впервые услышал и о ворсинках, и обо всем остальном, и только тогда понял, как много все это для него значило. Ему надо было доказать свое превосходство надо мной хоть в чем-то.

Раз уж он не смог удержать Нонни…

Я ничего не сказал. Не стал смотреть досье. Сидел, тупо уставившись перед собой.

И только когда мы проехали стадион в Грин-Пойнте, Нагел снова открыл рот и заговорил тем же тоном, что и раньше, словно долгой паузы и не было:

— Сегодня мы проверим, настоящий ты полицейский или нет. Сегодня нас будет только трое: ты, я и Джордж Чарлз Хамлин, владелец «фольксвагена-комби» и рулона красной ленты. Посмотрим, посмотрим…

В Си-Пойнте он остановился на берегу океана, достал табельный пистолет, извлек магазин, осмотрел, затолкал обратно, снял пистолет с предохранителя и зашагал к Мейн-роуд. Я шел следом; предварительно я тоже робко осмотрел свое оружие. Нагел зашел в подъезд многоквартирного жилого дома и, не глядя на меня, нажал кнопку вызова лифта. Дверцы открылись, мы вошли в кабину. Поднимались мы молча; у меня в голове была только одна мысль: не так полицейские идут на задержание. Он вышел на этаже — не помню на каком; видимо, на одном из верхних, потому что в окно было видно Сигнальную гору и огни над Столовой горой. Он пошел впереди, а у самой двери остановился и сказал:

— Звони, ван Герден. Ты возьмешь его. Докажи, что ты полицейский, а не дерьмо собачье.

И я постучал левой рукой, громко, требовательно, сжимая пистолет в правой.

Постучал еще раз.

Никакой реакции.

Мы не слышали, как открылись и закрылись дверцы лифта. Мы просто почувствовали сзади движение, оглянулись и увидели его в коридоре. Он вытаращил глаза, развернулся и побежал. Нагел гнался за ним, а я за Нагелом. Мы бежали по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек.

Я споткнулся и упал, ударился головой. Пистолет выпал у меня из руки; единственный выстрел — и Нагел, не оборачиваясь, рассмеялся. Он презрительно рассмеялся, не останавливаясь, он несся все быстрее и быстрее. Я встал, не было времени думать о боли. Вниз, вниз, вниз — вот, наконец, и первый этаж. Преступник выскочил на улицу, мы за ним, три человека в гонке не на жизнь, а на смерть, он завернул в аллею, Нагел срезал угол и бросился за ним, но вдруг остановился, и тогда я остановился тоже, чуть не налетев на Нагела, а потом поднял голову и увидел Джорджа Чарлза Хамлина с ружьем в руках; он целился в нас, и Нагел нажал спусковой крючок своего Z-88, но выстрела не последовало — осечка. Он нажал еще раз, выругался. Доля секунды превратилась в вечность. Я прицелился в Хамлина и увидел, что он целится в Нагела, и в голове у меня промелькнуло: «Пусть выстрелит, пусть застрелит Нагела, не спеши, выжди одну секундочку — и все». Мысль появилась внезапно. И вот убийца выстрелил, и Нагел упал; убийца выстрелил снова. Два выстрела, две вспышки. Потом ствол ружья Хамлина повернулся ко мне, и я нажал на спусковой крючок. Я стрелял и стрелял, я не мог остановиться, но было уже поздно, было уже слишком поздно.

Он понял, что жив, задолго до того, как пришел в сознание. Он постоянно блуждал между сном и явью. Отец с коробкой для обеда в руке гулял с ним по Стилфонтейну; они неспешно разговаривали, голос у отца был негромкий и сочувственный, а улыбка — неописуемо радостная. Они с отцом гуляли рука об руку, а потом он провалился снова во мрак и очнулся только для того, чтобы заново пережить кровь и смерть Нагела, Бритса, Стивена Мзимкулу, Крошки Мпайипели и Хоуп Бенеке. Он заново испытывал потрясение и ужас всякий раз, как оказывался под градом пуль, всякий раз, как это проходило через него, всякий раз он кричал, хотя пользы от крика не было — его крики растворялись в тумане. А потом пришла Венди, а с ней ее двое детей, ее муж.

— Ах, Зет, ты столько интересного пропускаешь!

И мама; он знал, он чувствовал, что мама рядом, она с ним. Он слышал ее голос, слышал ее пение.