Она последовала за Маршаллом и, миновав крохотный дворик, оказалась в полутемном, смахивавшем на пещеру зале, который, казалось, простирается куда‑то в бесконечность; вдоль стен стояли маленькие столики, на которых тускло мерцали свечи, но пока, кроме них троих, здесь никого не было. Келси зачарованно разглядывала чудесные росписи на каменных стенах, изображавшие певцов, тореадоров и жанровые сценки – дети сидят вокруг накрытого стола или играют, по‑видимому, на деревенской площади, а их личики светятся радостью.

Между тем Келси заметила, что Амалия далеко не сразу отпустила руку Маршалла и пошла искать мужа. Может быть, это и счастливая супруга, терзалась Келси, однако она отнюдь не безразлична к чарам Маршалла, да и он, кстати, тоже, видимо, весьма к ней расположен.

– Какая красавица, – произнесла Келси, изо всех сил стараясь говорить небрежным тоном, и Маршалл без тени улыбки кивнул в ответ:

– Да. Энрике просто счастливчик. Келси почувствовала легкий укол в сердце и поспешила отвернуться. Неужели они приехали сюда только для этого? Чтобы он мог повидаться с Амалией? Внезапно устыдившись этих мыслей, она поспешила себя одернуть. “Перестань, Келси, – сердито подумала она. – Что это с тобой?'

Энрике оказался высоким, статным гигантом с изрытым оспой, но, несомненно, привлекательным лицом и озорными огоньками в черных глазах. Келси сразу поняла, что они с Маршаллом старые друзья.

– Так это и есть твой английский роза, друг мой, – одобрительно проговорил он, окинув взглядом ее зардевшееся лицо. – Счастливчик! – И он изо всех сил хлопнул Маршалла по спине.

– То же самое он сказал про вас, – с улыбкой заметила Келси, и Энрике темпераментно закивал, а его лицо расплылось в широкой улыбке.

– Да‑да, мы оба счастливчик. Но у меня с моей Амалия, у нас восемь детей! – Он оттопырил на своих огромных руках восемь пальцев. – Не скоро догоните! – Увидев, как она изменилась в лице, он громко захохотал, и даже Маршалл выдавил из себя кривую усмешку.

Амалия отправилась укладывать детей, и за стаканчиком вина Энрике объяснил, что каждый вечер здесь целиком зажаривают на вертеле тушу быка.

– Будьте мои гости, ладно? – радушно сказал он. – Немного отдохнем, повеселимся? – Он бросил одновременно вопросительный и озадаченный взгляд на своего друга. – Этот мужчина слишком много работай, – медленно объяснил он Келси. – Жизнь не надо принимать всерьез. Немножко работай, люби жена, рожай дети… – Он обвел зал красноречивым широким жестом. – Вот и все дела.

– Ты тысячу раз прав, Энрике, – согласился Маршалл, а Келси между тем сидела как на иголках: ее терзала неловкость ситуации. Ей вдруг захотелось выложить веселому, общительному португальцу, что все это не по‑настоящему, что Маршалл ей на самом деле не жених и их помолвка ничего не значит, но это, конечно, было невозможно. Маршалл бы ей такого никогда не простил.

– Он часто мне о тебе рассказывай, маленький английский роза, – бодро продолжал Энрике. – Пора выбирай сети…

– По‑моему, Энрике, в дверь стучится первый посетитель, – холодно перебил его Маршалл; до них действительно донесся громкий стук, и Энрике вышел, а Келси, у которой разыгралось любопытство, повернулась к Маршаллу.

– Ты что, говорил с ним обо мне? – не удержалась она от вопроса.

– Конечно, – безо всякого выражения ответил Маршалл. – Энрике знал о твоем отце и нашей с ним дружбе. Я часто рассказывал о его семье.

– Понятно. – Келси вдруг почувствовала ужасное разочарование и непонятную опустошенность, но она не успела углубиться в анализ своих чувств. Не прошло и нескольких минут, как появившиеся в зале двое старших детей Энрике, юноша семнадцати и девушка шестнадцати лет, начали расставлять по столам красные глиняные кружки и раскладывать сверкающие столовые приборы, готовясь к вечернему веселью, а длинный зал потихоньку начал заполняться. Энрике поставил перед ними большой кувшин красного пенистого вина, оказавшегося просто превосходным, и, глядя на красные губы Маршалла, Келси поняла, что и ее губы окрашиваются в такой же ярко‑алый цвет.

Над большим очагом посередине задымленного зала медленно поворачивалась целая половина быка, распространяя вокруг себя характерный пряный чесночный запах соуса “пири‑пири”, и приблизительно через час Келси начало казаться, что она перенеслась в далекое прошлое и присутствует на средневековом пиршестве.

– Нравится? – Маршалл придвинулся и, обняв рукой за плечи, привлек ее к себе. Ее охватило невыразимое блаженство, а когда он ласково коснулся губами ее волос, она подумала, что этот день, начавшийся так ужасно, далеко не самый худший в ее жизни.

В конце зала Жайме, старший сын Энрике, запел, аккомпанируя себе на гитаре, протяжную, заунывную песню, а когда его сестра стала разносить дымящиеся куски мяса и ломти свежего хлеба, а также мисочки с овощами и соусами, Энрике снова наполнил их кувшин вином. Принявшись за еду, Келси слегка отодвинулась, и Маршалл приподнял ее голову за подбородок.

– Крыша едет, правда? – беззаботным тоном спросил он, быстро целуя ее в губы крепким поцелуем, она молча кивнула, и тогда он снова ее поцеловал – на этот раз поцелуй затянулся надолго. – Ешь, девочка! – В его глазах снова появился блеск, отсутствовавший всю вторую половину дня, с самого разговора в ресторане, и чем дольше они сидели, тем крепче прижимал он ее к себе, пока она не услышала его сердце, бьющееся в такт со своим, и ей не показалось, что она тонет в свежем, бодрящем запахе его одеколона.

Вскоре после полуночи посетители начали расходиться, и Маршалл, наклонившись, шепнул ей на ухо: “Пора уходить, Келси. Нам далеко добираться”. Чувствовалось, что ему, как и ей, не хочется покидать дом Энрике с его особой чарующей атмосферой, и она недовольно пошевелилась в его объятиях: до чего же ей хотелось, чтобы это блаженство никогда не кончалось. Здесь на несколько коротких, но восхитительных часов время остановилось. Там, за воротами, снова навалятся проблемы и переживания, а она хотела, чтобы Маршалл все так же прижимал ее к себе, а она чувствовала все линии его великолепного тела и знала, что пусть ненадолго, но все его помыслы – только о ней.

Когда они прощались с Энрике и Амалией, та сунула Келси в руку маленькую куклу, искусно вырезанную из дерева.

– Тебе, – запинаясь сказала она на ломаном английском. – Чтобы сделай большой сильный дети с твой мужчина.

– Спасибо. – Келси не знала, куда деться от смущения, а Маршалл стоял рядом и весь трясся от с трудом сдерживаемого смеха. Едва они сели в машину, она, все еще пунцовая от смущения, потребовала у него объяснений. – Что это такое? – холодно спросила она.

– По‑моему, это амулет, дарующий женщине плодовитость, – спокойно ответил Маршалл, хотя легкая дрожь в голосе выдавала, что его по‑прежнему разбирает смех. – Амалия воспитана в старых традициях. Ее подарок ничего не означает. Она думала, что оказывает тебе любезность.

– И выходит, она ошибалась? – Едва он напомнил ей, что все это – фарс, лишенный какой‑либо реальной основы, как ей очень захотелось разбить куклу о переднюю панель “рейндж‑ровера”, а то, что Маршалла подарок Амалии, сделанный от чистого сердца, явно позабавил, еще больше усугубляло ее боль и гнев. Все это для него только шутка, а она – просто игрушка в его руках!

– Ну‑ну, в чем дело? – Он уже было завел двигатель, но, повернувшись и увидев написанное на ее побледневшем лице возмущение, снова заглушил. – Амалия не хотела тебя обидеть. В этих захолустных селениях многодетность по‑прежнему считают главным признаком женственности. Не думай, она и в мыслях не имела тебя оскорбить.

Келси смотрела на его озабоченное лицо, а в ее голове роились горестные мысли. “Неужели ты не понимаешь, что я бы отдала все на свете за то, чтобы родить тебе детей? – думала