гастролей оказывались в окружении массы чужих людей. Мы никогда не общались с другими. Теперь, когда мы не видим иностранцев, нам вообще ни к чему разговаривать. Мы друг друга понимаем. Остальное не имеет значения.

Хотя мы прекрасно чувствуем друг друга, бывает, все-таки собираемся, чтобы перекинуться парой слов, - иногда надо высказаться громко, вслух, чтобы не забыть, о чем мы договорились.

Днем я часто предаюсь грезам. Наверное, это все равно что болтать, поэтому напрасно я так уж презираю бессмысленную трепотню. Обыкновенные дневные грезы: что я сегодня буду делать, встану или нет, буду сочинять или не буду, к телефону не стану подходить ни за что на свете.

Разговоры - это самая медленная форма общения. Музыка гораздо лучше. Мы обращаемся к внешнему миру через музыку. Говорят, в нашем бюро в Америке все время крутят пластинку «Sergeant Pepper», чтобы узнать, о чем мы думаем здесь, в Лондоне.

Иногда у меня случаются разговорные припадки. Я иду и болтаю обо всем подряд с Дот, или с садовником, или с Энтони - проверяю, не разучился ли я разговаривать. Они страшно удивляются.

Самая сильная перемена, произошедшая с Джоном, - это явный спад его агрессивности. Все близкие друзья Джона заметили это и объясняют появившуюся в Джоне мягкость успехом.

– Для этого понадобилось немало времени, - говорит Айвен Вон, друг Джона со школьной скамьи - Еще пару лет тому назад он сплошь и рядом давал выход застарелой враждебности, не желал разговаривать, бывал груб, хлопал дверью перед носом. А сейчас он уже дошел до того, что говорит: «Заходите, садитесь, пожалуйста».

Другой школьный друг, Пит Шоттон, открывший магазинчик фирмы «Эппл», соглашается, что шероховатости характера Джона сгладились.

– То хорошее, что я всегда в нем чувствовал, теперь вышло наружу. Ведь только учителя считали его последним негодяем. В те времена никто не хотел верить в то, что я в нем угадывал. Замечательно, что он так счастлив, - продолжает Пит. - Все детство и юность он стремился стать первым, непременно быть лидером. Он должен был либо со всеми передраться, либо, если соперники оказывались сильнее и старше, уничтожить их морально - сарказмом, иронией, издевками.

Сегодня Джон уже не старается ничего доказывать. Ему не надо быть первым, и поэтому он счастлив. Это изменение можно увидеть. Обычно Джон шел в школу или в Художественный колледж, согнувшись в три погибели, опустив голову, не поднимая глаз, как запуганный насмерть кролик, загнанный в угол, но готовый в любой момент оттуда выскочить. Это прослеживается по всем его старым фотографиям, а теперь на снимках он улыбается. Теперь он учится, потому что хочет учиться. В школе же заставляют учиться из- под палки, насильно втискивая тебя как члена общества в определенные общественные рамки.

Однако Джон изменился не во всем. Он не задается, не выказывает тщеславия, он такой же щедрый, как и раньше. Когда в кульке Джона была дюжина конфет, а нас вокруг него собиралось трое, он раздавал их всем поровну, по три штуки каждому. Рядом с ним и я становился добрее.

Джон не понимает, почему успех должен был вскружить ему голову или изменить его. Помимо того, что Джон вообще считает успех бессмыслицей, он уверен, что его может добиться любой, и эту точку зрения разделяет с ним Пол. Они оба, и Джон, и Пол, считают залогом победы силу воли.

– Успеха может достичь любой, - говорит Джон. - Надо все время повторять себе эти слова, и успех придет. Мы не лучше других. Все одинаковые. Такие же прекрасные, как Бетховен. У всех внутри одно и то же.

Нужны желание и удача, а талант, занятия, образование абсолютно ни при чем. Приходилось вам видеть художников или писателей примитивистов? Ведь их никто ничему не учил. Они сами сказали себе, что могут это делать, и сделали.

Что такое талант? Не знаю. Надо родиться с ним или он раскрывается позже? Основа таланта - это вера в то, что ты что-то можешь. Мы с Полом всегда рисовали, а Джордж не хотел даже пробовать, потому что, как он считал, совершенно к этому не способен. Нам с Полом потребовалось долгое время, чтобы убедить его: рисовать может каждый. И теперь он рисует без конца, и все лучше и лучше.

До пятнадцати лет я ни в чем не отличался от любого другого подростка-подонка. А потом решил, что напишу песенку, и написал ее. Но от этого я не стал другим. И то, что я якобы обнаружил свой талант, - брехня. Я просто написал песню. У меня нет другого таланта, кроме таланта быть счастливым или сачковать.

Кто-то должен наконец развеять миф о таланте, просветить людей. И у политиков нет никакого таланта. Все это сплошной обман.

Может быть, мой гуру объяснит мне, в чем же заключается мой настоящий талант, чем я действительно должен был бы заниматься.

Будучи так называемым идолом, я никогда не чувствовал никакой ответственности. Ждать этого от меня было бы глупо. Как сказал газетчикам Пол, признавшись, что принимает ЛСД, все просто хотят переложить свою ответственность на нас. Если бы они действительно беспокоились о нем, о его ответственности, у них должно было хватить собственной ответственности не печатать того, что сказал Пол, - ведь они якобы не хотят, чтобы Полу начали подражать другие.

В одном я чувствовал ответственность перед публикой - мы старались быть естественными, насколько это возможно. Конечно, мы надевали социальные маски, ведь этого от нас ждали. Но, учитывая обстоятельства, мы были максимально естественными. Нам задавали одни и те же вопросы, в одних и тех же местах, во всем мире, - все те же вопросы о четырех швабрах у нас на головах. Скучно. Светское общение с огромным множеством людей, с женами мэров. Все эти люди, которые определяют вкусы, - безвкусны. Все эти люди, которые устанавливают принципы, - беспринципны.

«Необходимо встретиться с женой специалиста по рекламе» - я с самого начала ненавидел такие штучки. Нас все время убеждали, что без светской фальши обойтись невозможно. Нельзя быть самим собой. Тебя не поймут, если ты будешь говорить то, что действительно хочешь сказать. Единственное, что оставалось, - это шутить, а уж от меня спустя некоторое время только этого и ждали. Я не верю, что люди в самом деле такие. Спрашивается, зачем тогда они продолжают терпеть все это?

Теперь я никуда не хожу, разве что время от времени в клуб. Меня туда затаскивает Син. На днях мы со старыми друзьями пошли вечером на какое-то открытие. Дэвид Джейкобс торчит теперь повсюду. Я был с Джорджем. Джордж понял, что нас ждет, как только подошел к двери, а я не понял. Я стал оглядываться, а его уж и след простыл. Он даже не зашел внутрь. А я зашел и попался. Это был кошмар.

Я никогда не осознаю себя как одного из «Битлз». Никогда. Я - это просто я. Я не знаменит. Это сделали другие люди. Пока кто-нибудь не подойдет и не начнет ахать и охать, я забываю о «Битлз». «Аааа, вот почему они себя так странно ведут», - тут я вспоминаю, что я - «Битлз». Год тому назад, или побольше, все это было мне более привычно, мы ведь находились в гуще событий, ездили по стране, встречали толпы людей и прекрасно знали, что на нас смотрят во все глаза. Теперь я сижу на месте, а если уж двинусь куда-нибудь, то только со знакомыми, поэтому, пока я не попадаю в какое-то новое место, где на меня начинают глазеть, я забываю про «Битлз».

На нас обращали внимание и до того, как мы стали знаменитыми. Когда мы садились в фургончик, чтобы ехать в «Кэверн», в коже, с гитарами, - все смотрели на нас. Тогда нам это нравилось. Таким способом мы немножко бунтовали, нам хотелось вывести из себя всех этих плейбоев.

Я скучаю по розыгрышам, которые раньше устраивал. Например, зайдешь в поезде в купе и делаешь вид, что ты чокнутый или поддатый. Мне и теперь хочется иногда сыграть какую-нибудь шуточку, но нельзя. Сразу появится заголовок: «Битлз» шутят. Вы посмеетесь от души».

Однажды мы ехали в фургоне на стадион «Уэмбли». Выставили листочек: «Как доехать до Уэмбли?» Говорили на иностранном языке и тыкали всем под нос карту Уэльса. Все просто лезли из кожи вон, пытаясь показать нам дорогу.

Много раз мы пробовали переодеваться, чтобы нас не узнали. Однажды мы с Джорджем прошли через таможню в длинных пальто и с бородами, уверенные, что никому и в голову не придет, что это мы, но не тут-то было, нас все узнали. Лучше других оказался Пол. Он притворился полоумным фотографом и молол какую-то психологическую белиберду. Сумел провести даже Брайена.

Больше всего Джон тоскует по обычной жизни, когда можно просто выйти из дома и вести себя как обыкновенный человек. Хотя битломания и осталась давно позади, ни он, ни кто-либо другой из «Битлз» не может появиться на улице неузнанным. Син это удается. То, что она годами тщательно избегала какой бы то