Угрожать стране войною он не даст иноплеменным'. Я сказал: 'Прискорбно сердцу, что творец вам не дал сына! Но прекрасная царевна — упованье господина. Породниться с вами — счастье для любого властелина. Вам, правителям, известен образ свадебного чина'. Мы советоваться стали. Я от горя помертвел, Понимая, что не в силах изменить теченье дел. Царь сказал мне: 'Шах Хорезма горделив, могуч и смел, — Если он отдаст нам сына, будет сладок наш удел'. Было видно: царь с царицей предрешили все заране, Слишком явно на совете совпадали их желанья. Я вступить с моим владыкой не решился в пререканье И молчал, как прах ничтожный, потерять боясь сознанье. 'Шах, — промолвила царица, — государь весьма отменный, Будет сын его под пару нашей дочке несравненной'. Что я мог сказать на это ей, владычице надменной? Согласился я, несчастный, запятнал себя изменой. Царь отправил к хорезмийцу наилучших из людей: 'Шах! Наследника престола я лишен в семье моей. Я взрастил царевну-дочку, не имея сыновей, Да прибудет твой царевич и супругом будет ей!' Люди быстро возвратились, отягченные дарами. Шах ответил им такими благосклонными словами: 'Даровал нам вседержитель то, что мы желали сами. Кто ж откажется от девы? Нет такого между нами!' И опять за нареченным царедворцы полетели: 'Не задерживайся, витязь, и не медли в этом деле!' Как-то раз, устав на поле, я лежал в своей постели. Сердце, горестью томимо, не мечтало о веселье. Мне ножом пронзить хотелось сердце, полное тоской... Вдруг Асмат слугу прислала с вестью краткою такой: 'Та, чей стан стройней алоэ, хочет видеться с тобой. Приходи немедля, витязь, в башню девы молодой!' На коня я сел, поехал и вошел в ее ограду, И Асмат у входа в башню повстречал, пройдя по саду. Я печаль ее заметил по слезам ее и взгляду, И, встревоженный, не смел я про свою спросить отраду. Скорбь сестры моей названой в этот день меня смутила, — Дева, как бывало раньше, не смеялась, не шутила, Не сказала мне ни слова, только плакала уныло, Заронив тревогу в сердце, ран моих не исцелила. Эта плачущая дева, не вступая в разговор, Провела меня в покои и откинула ковер, И увидел я царевну, и узнал ее убор, Но лучи ее не грели, как бывало до сих пор. Упадало на завесу от нее подобье света, Но была она небрежно в этот скорбный час одета. В том же платье изумрудном, на тахте того же цвета Вся в слезах сидела дева, на поклон не дав ответа. Как на выступе утеса громоносная тигрица, На меня смотрела гневно омраченная девица. Ни луна, ни солнце в небе не могли бы с ней сравниться... Наконец она привстала предо мной, молниелица. 'Лжец! — воскликнула царевна. — Верно, нет в тебе стыда, Коль, нарушив слово клятвы, ты посмел войти сюда! Бог воздаст тебе за это, жди теперь его суда!' Я сказал: 'Открой, о солнце, в чем она, моя беда? Как могу я оправдаться, коль тебя не разумею? За какие преступленья пред тобою я бледнею?' Но она мне отвечала: 'Что слова тебе, злодею! Обманулась я по-женски, став возлюбленной твоею! Отдают меня насильно за царевича чужого, Ты на это согласился, не сказал отцу ни слова. Ты свою нарушил клятву, ты похож на пустослова, И отныне за притворство я отмстить тебе готова.
