этаж.То были дни как раз таких коллизий.Один был учредиловец, другойКрасногвардеец первых тех дивизий,Что бились под сарептой и уфой.Он был погублен чьею-то услугой.Тут чей-то замешался произвол,И кто-то вроде рока, вроде другаЕго под пулю чешскую подвел… В квартиру нашу были, как в компотник,Набуханы продукты разных сфер:Швея, студент, ответственный работник,Певица и смирившийся эсер.Я знал, что эта женщина к партийцу.Партиец приходился ей родней.Узнав, что он не скоро возвратится,Она уселась с книжкой в проходной.Она читала, заслонив коптилку,Ложась на нас наплывом круглых плеч.Полпотолка срезала тень затылка.Нам надо было залу пересечь.Мы шли, как вдруг: «Спекторский, мы знакомы»Высокомерно раздалось нам вслед,И, не готовый ни к чему такому,Я затесался третьим в тете-а- тете.Бухтеева мой шеф по всей проформе,О чем тогда я не мечтал ничуть.Перескажу, что помню, попроворней,Тем более, что понял только суть.Я помню ночь, и помню друга в краске,И помню плошки утлый фитилек.Он изгибался, точно ход развязкиЕго по глади масла ветром влек.Мне бросилось в глаза, с какой фривольюНевольный вздрог улыбкой погася,Она шутя обдернула револьверИ в этом жесте выразилась вся.Как явственней, чем полный вздох двурядки,Вздохнул у локтя кожаный рукав,А взгляд, косой, лукавый взгляд бурятки,Сказал без слов: «мой друг, как ты плюгав!»Присутствие мое их не смутило.Я заперся, но мой дверной засовЛишь удесятерил слепую силуДруг друга обгонявших голосов.Был разговор о свинстве мнимых сфинксов,О принципах и принцах, но весомБыл только темный призвук материнстваВ презреньи, в ласке, в жалости, во всем.'Вы вспомнили рождественских застольцев?..Изламываясь радугой стыда,Гремел вопрос. Я дочь народовольцев.Вы этого не поняли тогда?'Он отвечал… 'Но чтоб не быть уродкой,Рвалось в ответ, ведь надо ж чем-то быть?'И вслед за тем: 'Я родом патриотка.Каким другим оружьем вас добить?..'Уже мне начинало что-то сниться (Я, видно, спал), как зазвенел звонок.Я выбежал, дрожа, открыть партийцуИ бросился назад что было ног.Но я прозяб, согреться было нечем,Постельное тепло я упустил.И тут лишь вспомнил я о происшедшем.Пока я спал, обоих след простыл.
Второе рождение
(1930 – 1931)
1
Волны
Здесь будет все: пережитое,И то, чем я еще живу,Мои стремленья и устои,И виденное наяву.Передо мною волны моря.Их много. Им немыслим счет.Их тьма. Они шумят в миноре.Прибой, как вафли, их печет.Весь берег, как скотом, исшмыган.Их тьма, их выгнал небосвод.Он их гуртом пустил на выгонИ лег за горкой на живот.Гуртом, сворачиваясь в трубки,Во весь разгон моей тоскиКо мне бегут мои поступки,Испытанного гребешки.Их тьма, им нет числа и сметы,Их смысл досель еще не полн,Но все их сменою одето,Как пенье моря пеной волн.Здесь будет спор живых достоинств,И их борьба и их закат,И то, чем дарит жаркий поясИ чем умеренный богат.И в тяжбе борющихся качествЗаймет по первенству куплетЗа сверхъестественную зрячестьОгромный берег кобулет.Обнявший, как поэт в работе,Что в жизни порознь видно двум,Одним концом ночное поти,Другим светающий батум.Умеющий, так он всевидящ,Унять, как временную блажь,Любое, с чем к нему не выйдешь:Огромный восьмиверстный пляж.Огромный пляж из голых галекНа все глядящий без пеленИ зоркий, как глазной хрусталик,Незастекленный небосклон.Мне хочется домой, в огромностьКвартиры, наводящей грусть.Войду, сниму пальто, опомнюсь,Огнями улиц озарюсь.Перегородок тонкоребростьПройду насквозь, пройду, как свет.Пройду, как образ входит в образИ как предмет сечет предмет.Пускай пожизненность задачи,Врастающей в заветы дней,Зовется жизнию сидячей,И по такой, грущу по ней.Опять знакомостью напеваПахнут деревья и дома.Опять направо и налевоПойдет хозяйничать зима.Опять к обеду на прогулкеНаступит темень, просто страсть.Опять научит переулкиОхулки на руки не класть.Опять повалят с неба взятки,Опять укроет к утру вихрьОсин подследственных десяткиСукном сугробов снеговых.Опять опавшей сердца мышцейУслышу и вложу в слова,Как ты ползешь и как дымишься.Встаешь и строишься, Москва.И я приму тебя, как упряжь,Тех ради будущих безумств,Что ты, как стих, меня зазубришь,Как быль, запомнишь наизусть.Здесь будет облик гор в покое.Обман безмолвья, гул во рву;Их тишь; стесненное, крутоеВолненье первых рандеву.Светало. За ВладикавказомЧернело что-то. ТяжелоШли тучи. Рассвело не разом.Светало, но не рассвело.Верст за шесть чувствовалась тяжестьОбвившей выси темноты,Хоть некоторые, куражась,Старались скинуть хомуты.Каким-то сном несло оттуда.Как в печку вмазанный казан,Горшком отравленного блюдаВнутри дымился Дагестан.Он к нам катил свои вершиныИ, черный сверху до подошв,Так и рвался принять машинуНе в лязг кинжалов, так под дождь.В горах заваривалась каша.За исполином исполин,Один другого злей и краше,Спирали выход из долин.Зовите это как хотите,Но все кругом одевший лесБежал, как повести развитье,И сознавал свой интерес.Он брал не фауной фазаньей,Не сказочной осанкой скал,Он сам пленял, как описанье,Он что-то знал и сообщал.Он сам повествовал о пленеВещей, вводимых не на час,Он плыл отчетом поколений,Служивших за сто лет до нас.Шли дни, шли тучи, били зорю,Седлали, повскакавши с тахт,И в горы рощами предгорьяИ вон из рощ, как этот тракт.И сотни новых вслед за теми,Тьмы крепостных и тьмы служак,Тьмы ссыльных, имена и семьи,За родом род, за шагом шаг.За годом год, за родом племя,К горам во мгле, к горам под статьГорянкам за чадрой в гареме,За родом род, за пядью пядь.И в неизбывное насильеКолонны, шедшие извне,На той войне черту вносили,Не виданную на войне.Чем движим был поток их? Тем ли,Что кто-то посылал их в бой?Или, влюбляясь в эту землю,Он дальше влекся сам собой?Страны не знали в Петербурге,И злясь, как на сноху свекровь,Жалели сына в глупой буркеЗа чертову его любовь.Она вселяла гнев в отчизне,Как ревность в матери, но тутОвладевали ей, как жизнью,Или как женщину берут.Вот чем лесные дебри брали,Когда на рубеже их царствПредупрежденьем о дарьялеСо дна оврага вырос ларс.Все смолкло, сразу впав в немилость,Все стало гулом: сосны, мгла…Все громкой тишиной дымилось,Как звон во все колокола.Кругом толпились гор отроги,И новые отроги горВходили молча по дорогеИ уходили в коридор.А в их толпе у
