инвентарь.Уже помочь он ей не мог. Напротив.Вконец подпав под власть галиматьи,Он в этот склад обломков и лохмотьевСтал из дому переносить свои.А щебень плыл и, поводя гортанью,Грозил и их когда-нибудь сглотнуть.На стройке упрощались очертанья,У них же хаос не редел отнюдь.Свиданья учащались. С каждым новымОни клялись, что примутся за ум,И сложатся, и не проронят слова,Пока не сплавят весь шурум- бурум.Но забывались, и в пылу беседыТо громкое, что крепло с каждым днем,Овладевало ими напоследокИ сделанное ставило вверх дном.Оно распоряжалось с самодурствомНеразберихой из неразберихИ проливным и краткосрочным курсомЧему-то переучивало их.Холодный ветер, как струя муската,Споласкивал дыханье. За спиной,Затягиваясь ряскою раскатов,Прудилось устье ночи водяной.Вздыхали ветки. Заспанные прутьяПотягивались, стукались, текли,Валились наземь в серых каплях ртути,Приподнимались в серебре с земли.Она ж дрожала и, забыв про старость,Влетала в окна и вонзала киль,Распластывая облако, как парус,В миротворенья послужную быль.Тут целовались, наяву и вживе.Тут, точно дым и ливень, мга и гам,Улыбкою к улыбке, грива к гриве,Жемчужинами льнули к жемчугам.Тогда в развале открывалась прелесть.Перебегая по краям зеркал,Меж блюд и мисок молнии вертелись,А следом гром откормленный скакал.И, завершая их игру с приданым,Не стоившим лишений и утрат,Ключами ударял по чемоданамСаврасый, частый, жадный летний град.Их распускали. Кипятили кофе.Загромождали чашками буфет.Почти всегда при этой катастрофеУнылой тенью вырастал рассвет.И с тем же неизменным постоянствомСползались с полу на ночной пикникКовры в тюках, озера из фаянсаИ горы пыльных, беспросветных книг.Ломбардный хлам смотрел еще серее,Последних молний вздрагивала гроздь,И оба уносились в эмпиреи,Взаимоокрылившись, то есть врозь.Теперь меж ними пропасти зияли.Их что-то порознь запускало в цель.Едва касаясь пальцами рояля,Он плел своих экспромтов канитель.Сырое утро ежилось и дрыхло,Бросался ветер комьями в окно,И воздух падал сбивчиво и рыхлоВ мариин новый отрывной блокнот.Среди ее стихов осталась записьОб этих днях, где почерк был иглист,Как тернии, и ненависть, как ляпис,Фонтаном клякс избороздила лист.'Окно в лесах, и – две карикатуры,Чтобы избегнуть даровых смотрин,Мы занавесимся от штукатуров,Но не уйдем от показных витрин.Мы рано, может статься, углубимсяВ неисследимый смысл добра и зла.Но суть не в том. У жизни есть любимцы.Мне кажется, мы не из их числа.Теперь у нас пора импровизаций.Когда же мы заговорим всерьез?Когда, иссякнув, станем подвизатьсяНа поприще похороненных грез? Исхода нет. Чем я зрелей, тем болеВ мой обиход врывается земляИ гонит волю и берет безвольеПод кладбища, овраги и поля.Р.S. Все это требует проверки.Не верю мыслям, – семь погод на дню.В тот день, как вещи будут у шиперки,Я, вероятно, их переменю'.
7
Конец пришел нечаянней и раньше,Чем думалось. Что этот человекНикак не Дон Жуан и не обманщик,Сама Мария знала лучше всех.Но было б легче от прямых уколов,Чем от предполаганья наугад,Несчастия, участки, протоколы?Нет, нет, увольте. Жаль, что он не фат.Бесило, что его домашний адресЕй неизвестен. Оставалось жить,Рядиться в гнев и врать себе, не зазрясь,Чтоб скрыть страданье в горделивой лжи.И вот, лишь к горлу подступали клубья,Она спешила утопить их грузВ оледенелом вопле самолюбьяИ яростью перешибала грусть.Три дня тоска, как призрак криволицый,Уставясь вдаль, блуждала средь тюков.Сергей Спекторский точно провалился,Пошел в читальню, да и был таков.А дело в том, что из библиотекиНа радостях он забежал к себе.День был на редкость, шел он для потехи,И что ж нашел он на дверной скобе?Игра теней прохладной филиграньюКачала пачку писем. АдресатРастерянно метнулся к телеграмме,Врученной десять дней тому назад.Он вытер пот. По смыслу этих литер,Он – сирота, быть может. Он связалТекущее и этот вызов в ПитерИ вне себя помчался на вокзал.Когда он уличил себя под ТверьюВ заботах о Марии, то постиг,Что значит мать, и в детском суеверьиШарахнулся от этих чувств простых.Так он и не дал знать ей, потому чтоС пути не смел, на месте ж – потому,Что мать спасли, и он не видел нуждыДвух суток ради прибегать к письму.Мать поправлялась. Через две недели,Очухавшись в свистках, в дыму, в листве,Он тер глаза. Кругом в плащах сидели.Почтовый поезд подходил к Москве.Многолошадный, буйный, голоштанный…Скорей, скорей навстречу толкотне! Скорей, скорее к двери долгожданной!И кажется – да! Да! Она в окне!Скорей! Скорей! Его приезд в секрете.А вдруг, а вдруг?.. О, что он натворил!Тем и скорей через ступень на третьюПо лестнице без видимых перил.Клозеты, стружки, взрывы перебранки,Рубанки, сурик, сальная пенька.Пора б уж вон из войлока и дранки.Но где же дверь? Назад из тупика!Да полно, все ль еще он в коридоре?Да нет, тут кухня! Печь, водопровод.Ведь он у ней, и всюду пыль и мореСнесенных стен и брошенных работ!
8
Прошли года. Прошли дожди событий,Прошли, мрача юпитера чело.Пойдешь сводить концы за чаепитьем, —Их точно сто. Но только шесть прошло.Прошло шесть лет, и, дрему поборовши,Задвигались деревья, побурев.Закопошились дворики в пороше.Смел прусаков с сиденья табурет.Сейчас мы руки углем замараем,Вмуруем в камень самоварный дым,И в рукопашной с медным самураем,С кипящим солнцем в комнаты влетим.Но самурай закован в серый панцирь.К пустым сараям не протоптан след.Пролеты комнат канули в пространство.Тогда скорей на крышу дома слазим,И вновь в роях недвижных вереницМосква с размаху кувырнется наземь,Как ящик из-под киевских яиц.Испакощенный тес ее растащен.Взамен оград какой-то чародейОгородил дощатый шорох чащиЖивой стеной ночных очередей.Кругом фураж, не дожранный морозом.Застряв в бурана бледных челюстях,Чернеют крупы палых паровозовИ лошадей, шарахнутых врастяг.Пещерный век на пустырях щербатыхПонурыми фигурами пронырНапоминает города в Карпатах:Москва – войны прощальный сувенир.Дырявя даль, и тут летели ядра,Затем, что воздух родины заклят,И половина края – люди кадра,А погибать без торгу – их уклад.Затем что небо гневно вечерами,Что распорядок штатский позабыт,И должен рдеть хотя б в военной рамеВоенной формы не носивший быт.Теперь и тут некстати блещет скатертьЗимы; и тут в разрушенный очаг,Как наблюдатель на аэростате,Косое солнце смотрит натощак.Поэзия, не поступайся ширью.Храни живую точность: точность тайн.Не занимайся точками в пунктиреИ зерен в мере хлеба не считай! Недоуменьем меди орудийнойСтесни дыханье и спроси чтеца:Неужто, жив в охвате той картины,Он верит в быль отдельного лица?И, значит, место мне укажет, где бы,Как манекен, не трогаясь никем,Не стало бы в те дни немое небоВ потоках крови и Шато д'Икем?Оно не льнуло ни к каким Спекторским,Не жаждало ничьих
