<шемизетках> с кадилами в руках. Казалось, совершалась молитва. Он молился о ниспослании чуда, о спасении города, о подкреплении падающего духа, о ниспослании терпения, о удалении злого духа, нашептывающего ропот и робкий малодушный плач на земные несчастия. Несколько женщин, похожих на привидения, стояли на коленях, опершись на стулья и скамьи, бывшие среди церкви. Несколько изможденных мужчин печально стояли на коленях, прислонясь у колонн. Окно над олтарем озарилось розовым румянцем утра и на темный церковный пол упали от него голубые и желтые кружки света, осветившие темную церковь. Весь олтарь в своем далеком углублении показался в сиянии; кадильный дым остановился на воздухе, освещенный радужным облаком. Андрий с каким-то благоговейным изумлением глядел из своего темного угла на это чудо, произведенное освещением. В это время раздался величественный рев органа и наполнил всю церковь. Становясь гуще, громовые протяжные звуки, то усиливались, то исчезали и, обратясь в небесную музыку, потом опять обращались в рев и гром, и затихли, и долго еще громовые рокоты носились, дрожа, под сводами. С каким то <дивным чувством?> дивился с полуразверзстым <ртом> Андрий величественной музыке. В это время услышал, как татарка его дернула за козацкую свиту, сказав: 'пора!' Они перешли через церковь, почти незамеченные никем, и вышли на площадь. Заря уже давно занялась и всё возвещало восхождение солнца. Площадь была почти квадратная; вся середина ее состояла из засохшей земляной груды, показывавшей, что грязь <на> ней залеживалась не на шутку во время дождей. Небольшие каменные и глиняные домы в один этаж, с видными в стенах деревянными сваями, перекрещенными косвенно завязывавшими их деревянными связями, как строились тогда у городских обывателей, какие остались кое-где и поныне, с непомерно высокими крышами, наполненными бездною слуховых окон и отдушин. На одной стороне, близь церкви, выше других возносился, вероятно, городовой магистрат или тому подобное здание в два этажа с надстроенным наверху, в две арки, бельведером, где стоял, как [солдат воин] часовой, опершись [на ружье и смотря] большой крышкой, часовой циферблат [виден]. Площадь была пуста. Но Андрию почудилось какое-то слабое стенание. Он заметил на другой стороне ее лежавших два тру<па> в каких-<то> судорожных по<ложениях?>. В то время, когда он, желая рассмотреть их, <сделал> несколько шагов, он споткнулся на что-то лежавшее у ног его; опустив глаза вниз, он увидел, что это было мертвое <тело> жидовки. Казалось, она была еще молода, хотя в искаженных, изможденных чертах ее с первого раза нельзя было сего видеть. На ее голове был шелковый <платок?>; жемчуги, или бусы в два ряда видны были на ее наушниках. Две, три длинные, все завившиеся кудри падали на высохшую шею с натянувшимися жилами. Возле нее лежал ребенок, судорожно схватившись рукою за тощую грудь и скрутивший ее в своих пальцах. Он уже не плакал и не кричал, и только по опускавшемуся и поднимавшемуся животу можно было думать, что он еще не умер или, по крайней мере, испускал последнее дыхание. Они поворотили в улицы [и на каждом шагу останавливали их жертвы голодной <смерти?>, так] и были остановлены каким-то беснующимся, который почти что вцепился ему <в свитку?>, крича: 'хлеба!' Он бросил ему хлеб, на который тот бросился подобно бешеной собаке, весь изгрыз, искусал и тут же на улице умер в судорогах от долгой непривычки [не] принимать пищу. На каждом шагу поражали их жертвы голода. Казалось, как будто, не вынося мучений в домах, <жители> выбежали на улицы. У ворот одного <дома> сидела старуха, и нельзя было сказать, заснула или так позабылась; по крайней мере, она, казалось, не слышала ничего и, опустив голову на грудь, не двигалась ни одним суставом. С крыши одного дома [висело на веревочной петле тело] висело [высохнувшее] вытянувшее<ся> исчахлое тело. Бедняк, видно, не мог вынести до конца страданий голода и самоубийством захотел ускорить <конец свой?>. [Будучи свидетелем сих страшных <мучений?>, Андрий не мог не изъявить изумления татарке, как они, погибая такою лютою смертью, всё еще [не сдают] думают защищать город]. 'Но будто бы однако же' так [говорил] сказал он: 'ничего у вас не осталось, чем бы питаться. [Когда] Обыкновенно, когда не останется ничего и когда человеку [в крайнос<ти>] пришла последняя крайность, он питается теми тварями, которых запрещает закон и всё <1 нрзб.>.' 'Но что же будешь есть?' сказала татарка: 'всё переели: и коней, и собак, и котов. В городе ведь запасу только и было, что дня на три: всё навозят из деревень.' 'Как же вы', сказал <Андрий>: 'претерпевая такую лютую смерть, всё еще думаете защищаться?' 'О! воевода бы давно его выдал', сказала <татарка>: 'зажег бы, как хотели было, но третьего [дни был тайный гонец с приказом подождать и что [ведет] идет войско на помощь, и от того все готовы умереть да ждать] дни полковник, который в Бужанах, пустил в город сокола с запискою, чтобы не отдавать города, потому что он сам идет на выручку и ожидает только другого полковника, чтобы вместе с ним итти. Но вот уж мы пришли к дому.'

Андрий [рассмотрел] уже давно видел дом, непохожий на другие и, как казалось, строенный каким- нибудь италианским архитектором. Он был в два этажа. Окна нижнего этажа были обведены гранитными карнизами. Верхний этаж был <выше> первого и [[представлял длинную галлерею]] весь состоял из арок, образовавших галлерею; между ними проходили красивые решетки. Наружная широкая лестница [выходившая] из крашеных кирпичей выходила [на улицу] на самую площадь; [внизу ее] у ног ее сидело по одному часовому, которые картинно и симметрически взявшись [за стоящие тяжелые и длинные] за длинные алебарды, другою поддерживали наклоненную свою голову и казались мастерски произведенными изваяниями. Они не спали и не дремали, но, казалось, были нечувствительны ко всему и даже не обратили внимания на восходивших по лестнице. На верху лестницы сидел какой-то офицер <1 нрзб.>, державший в руках молитвенник. [Ему [Пропуск в рукописи. ] что он сперва] Они вступили в первую комнату, служившую <передней>, наполненную сидевших в разных положениях солдатов, слуг и прочей дворни, какой, как известно, была немалая бездна у каждого польского вельможи. Слышен был сильный чад погаснувшей светильни; другая горела, не смотря на утро, уже давно глядевшее в большое решетчатое окно. Андрий [прямо уже] было хотел <войти> в огромную дверь, украшенную гербом и множеством лепных украшений, но татарка дернула его за руку и указала маленькую дверь в боковой стене. Этою дверью вышли они в коридор, из него — в комнату, которую <он> не мог рассмотреть; сквозь щель ставень проходивший свет тронул кое-где малиновый занавес, позолоченный карниз и живопись на стене. Здесь татарка сказала Андрию подождать и отворила дверь в другую комнату, откуда блеснул свет огня.

Он услышал шопот и голос, от которого всё потряслось у него. И через минуту татарка дала знак, что может войти. Он видел, как мелькнула стройная женская фигура с длинною роскошною косою, упавшею на поднятую руку к верху. Он почти не помнил, как взошел. Дверь за ним затворилась. В комнате горели две свечи; лампа перед, образом, столик с ступеньками для преклонения коленей во время молитвы и на нем развернутая книга, — это бросилось ему вскользь, покамест глаза его отыскивали ее. Но она стояла перед ним. Что-то выразилось во всем ее легком движении и фигуре, как будто бы она хотела броситься к нему и вдруг остановилась. Он вперил на нее глаза и остался пораженным на месте: он не такою ожидал ее видеть. Это была не та, совершенно не та, и тени не было похожего на ту, но вдвое прекраснее и чудесней была она теперь, чем прежде. [Что-то полное] Какое-то полное чувство [светилось] выражалось в ее поднятых глазах, не отрывки, не замена, но чувство, оно само всё нар<ужу>. Слезы не высохли и облекли влагою глаза, сообщив им бриллиантовый, проходящий душу блеск. Грудь, и шея, и плечи заключились в те прекрасные границы [не дописано?], кудри, которые разносили [в рукописи: разносились] по лицу ее тень, теперь обратились в густую роскошную косу, которая частью была подобрана и частью разлеталась. Тогда еще было в ней что-то не конченное, не выполненное; теперь это было произведение, которому художник дал последний удар кисти. То была прелестная ветренная девушка, это была красавица, женщина во всей красоте, и все черты ее, казалось, изменились совершенно. Напрасно силился он в них отыскать хоть одну из тех, которые носились в памяти — ни одной не было. Бледность, изнеможение видны были на лице; но ничто не изменило чудесной красы ее. Напротив, казалось, как будто бы она придавала ей что-то стремительно [[неотраз<имое>] сильное] неотразимое, победоносное [в рукописи: победоносный]; и ощутил в душе [[почти святой ужас Андрий] какое-то смешанное с [боязнью] священною боязнью благоговение Андрий и [и стоял недвижным козаком] стал неподвижен перед нею. Она тоже, казалось, была поражена видом козака, который предстал во всей красе и силе юношеского мужества и развязанной вольности движений. Ясною твердостью сверкал глаз его; смелою дугою выгнулась бархатная бровь; загорелая щека блисталась [всей] девственным огнем и, как шолк, лоснился молодой черный ус. 'Нет, я не в силах ничем возблагодарить тебя, великодушный рыцарь!' сказала она: 'Один бог может разве возблагодарить тебя; не мне, слабой женщине.' Слова ее прерваны были приходом татарки, принесшей на серебряном вызолоченном блюде хлеб. Она взглянула и возвела очи на Андрия, и много в