Он криво усмехнулся и подумал, что и это уже было. Давным-давно…
Тогда он был Привратник. Кто он теперь, чем он так интересен Тому, кто смотрит, желая войти?
«Руал», – прошелестело по краю его сознания. Отзвук, прикосновение, эхо давнего зова…
Он ждал и этого – и все же вздрогнул, мгновенно испытав давно забытое чувство – мороз по коже.
Все повторяется.
Внутри моей груди сидела толстая игла. Временами я замирала, забывалась, тупо глядя в ползущую навстречу дорогу, и тогда игла причиняла только тупую тягучую боль. Однако стоило лишь допустить неосторожное движение души, лишнее воспоминание – и, потревоженная, игла снова протыкала меня насквозь; я осознавала потерю десятки раз подряд, и боль не притуплялась.
Луар молчал. Навстречу ползла серая лента дороги…
И топала пегая лошадка, привычная к своему неспешному пути, к запаху дыма и грому жестяного листа, к любопытствующей толпе, к бесконечной смене декораций, дорог, дворцов, базаров…
Я вздрагивала, приходя в себя. Две моих жизни переплелись, спутались, как брачующиеся змеи. Я забывала, кто за моей спиной – спокойный ироничный Флобастер либо тот, другой, из-за которого все оборвалось…
Все оборвалось. Флобастер пытался меня удержать, – возможно, он предчувствовал свой ужасный конец. Если б я была там, его бы не убили. Во всяком случае, сначала убили бы меня…
Кем он мне был? Кем же он все-таки был?
Над дорогой стояло облако, похожее на безвольную, мертво повисшую руку. Из небесной ладони выскользнула и теперь моталась по небу черная птица.
Что, если он умер, не простив?!
В безлюдной рощице нас догнал незнакомый всадник. Хмурый старикашка, заросший от уха до уха жесткой, как щетка, редкой бороденкой, требовательно взмахнул рукой – я испугалась, но как-то вяло, ненатурально. Луар натянут поводья и спустил меня на землю. Стоя на ватных ногах, я смотрела, как он толкует о чем-то с жилистым старикашкой, как, отрывисто поклонившись, тот разворачивает лошадь и скачет обратно…
– Кто это? – спросила я спустя полчаса дороги.
Луар нехотя поморщился:
– Это человек Совы… Старый плут раскопал-таки свои тайники и добыл, что мне нужно… Я назначил встречу.
Его слова доходили до меня медленно, как медленно достигают берега круги от брошенного в болото камня.
– Останови-ка лошадь, – попросила я шепотом.
В такой просьбе не было ничего необычного – но голос мой нехорошим образом дрогнул. Луар придержал коня и внимательно на меня воззрился; выпутавшись из его рук, я неуклюже соскользнула на дорогу.
Некоторое время мы смотрели друг на друга – он сверху, я снизу, он вопросительно, я – отчаянно и зло:
– Так ты, значит, назначил встречу? Сове?
Он кивнул, все еще не понимая. Я с шумом втянула в себя воздух:
– Он убийца. Убийца и палач. А ты…
Мне хотелось выплеснуть на него слишком многое; от избытка слов и чувств я запнулась и замолчала, разевая рот, как выброшенная на берег рыбина. Луар устало вздохнул, соскочил с седла и встал рядом:
– Ну-ка, перестань… Успокойся… Хочешь, давай пройдем пешком.
– Что ты там делал? – завопила я, наконец овладев собой. – Что ты делал в разбойничьем логове, ты что, сам разбойник? Они… ты видел… Ты…
Я снова замолчала, на этот раз из-за спазма, сдавившего горло, из-за навернувшихся на глаза слез. Луар пожал плечами:
– Не городи ерунды… Мне плевать, кто такой Сова. Он знает нечто, что мне интересно, у него есть то, что мне нужно… А разбойник он или кто – мне плевать…
– Какая ты сволочь, – сказала я тихо. – Ты, оказывается… Какой ты мерзавец…
Прежде, чем он успел осознать мои слова, я его ударила. И еще. Так, что ногти оцарапали кожу и выступила кровь. Мне хотелось убить его в эту минуту – так захлестнула меня волна горя и ненависти. Флобастер на полу повозки, ухмылка Совы, запах немытого тела, эти хари, наслаждающиеся своей необузданной властью… И снова Флобастер в луже крови.
В такие минуты чем хуже, тем лучше. Мне хотелось, чтобы и мне тоже перерезали горло; весь мир представлялся сборищем ничтожеств и сволочей, и виновник смерти Флобастера стоял передо мной, хлопая округлившимися глазами. Я изрыгала проклятья, я унижала и отрекалась, я лупила его и плевала ему в лицо, чуть не поверив в своей истерике, что он еще хуже прочих, равнодушный подонок, сломавший мне жизнь…
– Уходи! – вопила я, захлебываясь своим отчаянием. – Уходи, ты, ублюдок! Ты всем приносишь несчастье, зачем ты родился на свет, убирайся!
И не помню, что я там еще кричала в его белое застывшее лицо, казавшееся в те мгновения отвратительной маской смерти…
Потом оказалось, что я сижу на дороге, что какой-то крестьянин с проезжающей телеги опасливо на
