Я поежилась, натянув одеяло до подбородка. Только теперь вместе с холодком по спине ко мне явилось подозрение, что Луар далеко не шутит.
– Мне же надо с кем-то поделиться, – сказал он вдруг с отчаянием. – Я же не могу все время быть один… И носить это в себе… Я не маг… Я не знаю, как прорицать… Я не умею, и мне некого спросить. И я не знаю, что делать… Я думал, что Фагирра знал. Но все они молчат… Не понимают, не помнят… Даже Сова… У него остались какие-то вещи Фагирры, где-то в тайниках… Обещал добыть… Но и он не знает, зачем… И это… – он взял Амулет в ладонь, – зачем Фагирре… Зачем он пытал мою мать – чтобы добыть это?..
Он вдруг закрыл лицо руками. Амулет выскользнул из его пальцев и снова закачался на цепочке:
– Танталь… Пойди к ней. Пойди, а я не могу… Пожалуйста.
Повозки стояли на обочине, стояли, бессильно опустив оглобли. Не веря своим глазам, я крепко, до боли вцепилась в Луара. Ни слова не говоря, он придержал лошадь.
– Ты?!
Муха сидел на земле, растирая кулаком больные красные глаза. Бариан, внезапно ставший старым, не удивился мне и не обрадовался; Гезина судорожно сжимала руку рыжей девчонки. Фантин растеряно хлопал длинными светлыми ресницами:
– Ты… Здравствуй…
Я снова пробежалась взглядом по лицам. И снова, уже в тоске и предчувствии. Распоротые бока повозок, вывернутые сундуки, пустые оглобли…
– Они все забрали, – сказал Фантин. – Лошадей…
– Флобастер?! – шепотом закричала я.
Бариан отвернулся. С видимым трудом указал на одну из повозок; привычно подтянувшись, я вскарабкалась под изорванный тент.
Кто-то уже сложил ему руки. Он лежал на полу, горделиво вскинув голову, не желая и не пытаясь скрывать перерезанное горло. Глаза его не желали закрываться – холодно смотрели в синеющее через разорванный полог чистое небо.
Рядом случился Луар, и он-то меня удержал.
Я кричала. Я проклинала Сову, я проклинала и себя за то, что была рядом с убийцей – и не прикончила его. Я клялась небу, что Сова умрет страшной смертью, что я выжгу дотла и лес и поля, что я отомщу, что я убью всех, если понадобится, что я всю жизнь буду убивать, но отомщу… Луар держал меня сзади, я извивалась в его руках, захлебывалась слезами и проклятиями, и он не выпустил меня до тех самых пор, когда, ослабев, я тряпкой сползла на пол, к ногам лежащего Флобастера.
Луар о чем-то вполголоса переговорил с Барианом; до меня долетало, как сквозь вату: «не надо было… псы… и связали всех… он один… не знаю… теперь все равно…» Мутными бессмысленными глазами я смотрела, как рука Луара кладет на доски туго набитый мешочек:
– Не побрезгуй, Бариан… Я задолжал. За тот спектакль… Ты помнишь. Самый главный спектакль в моей жизни. Прими. Купи лошадей.
– Откуда у тебя столько денег? – потрясенно спросил кто-то; кажется, это была Гезина, я не разобрала, мне было все равно; я думала, о том, что Флобастер не простил меня перед смертью. А если и простил, то я теперь не узнаю.
Никогда.
Глава шестая
Вода притягивала его с давних пор. Теперь он предавался излюбленному занятию, прислонившись к рассохшимся перилам горбатого мостика и глядя, как подрагивает зеленая гладь реки и как кружат, чуть не сталкиваясь, тяжелые стрекозы.
Так было и раньше. В памяти его возникла другая, широкая река с такими вот стрекозами, мальчишки- рыболовы со своими самодельными сетками и костяными крючками…
Те мальчишки давно умерли. От старости. И сменилось бесчисленно поколений стрекоз.
Он усмехнулся. Впервые за долгое время он явится, не дожидаясь дня Премноголикования. Нарушит традицию…
Тот, что пришел извне, любит традиции. Приходит, будто блюдя ритуал, и все так же мнется у Двери, ожидая приглашения. Тот, что пришел извне…
«И воцарится, и… плачьте, живущие… И Привратник станет ей слугой и наместником»…
Он поморщился. Слишком много хлама накопилось в памяти за последние сто лет.
«…А если один волк захочет позвать другого? Как-то он его называет?» Он смотрел на свое отражение, темное отражение в медленно струящейся воде. Ему хотелось, чтобы его позвали.
Тогда он наклонился над водой, навалившись на парапет локтями.
– Руал, – шепотом сказали его губы.
Отражение молчало, потрясенное звуком собственного имени.
– Я понимаю… – он снова криво усмехнулся. – Но ты-то… Зачем?
Порыв ветра подернул воду рябью. Ему показалось, что так уже было однажды.
В тот же момент на спину его лег чужой взгляд, цепкий и вязкий, как смола. Еще не обернувшись, он знал уже, что там, позади, только пустая дорога да взвинченные пыльные столбы; он знал это и все же обернулся.
Чужой взгляд не исчез.
