последнем он намекал мне, что ему известна перемена в моей жизни, и писал, что скоро приедет.

Я всегда питал большое уважение и искреннюю привязанность к отцу. Я ему ответил, что причиной моего молчания было небольшое путешествие, и просил предупредить меня о дне его приезда, чтобы я мог его встретить.

Я дал слуге свой деревенский адрес и велел доставить мне письмо, помеченное штемпелем С...; потом я уехал в Буживаль.

Маргарита меня ждала у калитки сада.

Ее взгляд выражал беспокойство. Она бросилась мне на шею и не могла удержаться от вопроса:

– Ты видел Прюданс?

– Нет.

– Ты долго пробыл в Париже?

– Я получил письма от отца и должен был на них ответить.

Через несколько минут Нанина вошла, запыхавшись. Маргарита встала и отвела ее в сторону.

Когда Нанина ушла, Маргарита сказала, садясь рядом со мной и беря меня за руку:

– Зачем ты меня обманул? Ты был у Прюданс.

– Кто это тебе сказал?

– Нанина.

– А откуда она знает?

– Она следила за тобой.

– Ты ей велела следить за мной?

– Да. Я подумала, что только очень важная причина могла тебя заставить поехать в Париж, после того как ты не расставался со мной в течение четырех месяцев. Я боялась, что с тобой случилось какое-нибудь большое несчастье или что ты поехал на свидание с другой женщиной.

– Дитя!

– Теперь я успокоилась, я знаю, что ты делал, но я еще не знаю, что ты узнал там.

Я показал Маргарите письма отца.

– Я не об этом тебя спрашиваю; мне интересно знать, зачем ты был у Прюданс.

– Чтобы повидаться с ней.

– Ты лжешь, мой друг.

– Ну, так я был у нее, чтобы узнать, что слышно с лошадью и нужны ли ей твои драгоценности и шали.

Маргарита покраснела, но ничего не ответила.

– И я узнал, – продолжал я, – что ты сделала с твоими лошадьми, бриллиантами и шалями.

– Ты сердишься на меня?

– Я сержусь на тебя за то, что ты не попросила у меня то, что тебе было нужно.

– При таких отношениях, как наши, если женщина имеет хоть немного чувства собственного достоинства, она должна приложить все свои усилия к тому, чтобы не требовать денег у своего любовника и не придавать корыстный характер своей любви. Ты меня любишь, я в этом уверена, но ты не знаешь, как непрочна любовь к таким женщинам, как я. Кто знает? Может быть, в тот день, когда тебе станет не по себе или скучно, ты начнешь искать какого-нибудь особого расчета в основе нашей связи. Прюданс – болтушка! Зачем мне нужны были лошади?! Я поступила очень разумно, продав их! Я отлично могу обойтись без них и ничего не должна тратить на их содержание; только бы ты меня любил, больше мне ничего не надо, а ты меня будешь любить и без лошадей, без шалей и без бриллиантов.

Все это было сказано так просто, что слезы выступили у меня на глазах, когда я ее слушал.

– Дорогая моя, – ответил я, горячо сжимая руки моей возлюбленной, – ты отлично знала, что в один прекрасный день я узнаю о твоей жертве и что в тот самый день приму меры.

– Почему?

– Потому, дорогая моя, что я не хочу, чтобы твоя любовь ко мне лишила тебя какой-нибудь драгоценности. Я тоже не хочу, чтобы в тот день, когда тебе станет не по себе или скучно, ты могла подумать, что, если бы ты жила с кем-нибудь другим, этих минут не было бы, и чтобы ты хоть на одну секунду в этом раскаялась. Через несколько дней твои лошади, бриллианты и шали будут у тебя. Они тебе так же необходимы, как воздух, и, может быть, это смешно, но я больше люблю тебя пышно одетой, чем простенько.

– Значит, ты меня не любишь больше.

– Глупенькая!

– Если бы ты меня любил, ты не мешал бы мне любить тебя по-своему; но ты видишь во мне только женщину, которой необходима вся эта роскошь, и считаешь себя обязанным оплачивать эту роскошь. Ты стыдишься принять доказательства моей любви. Невольно ты все время думаешь о том моменте, когда меня бросишь, и стараешься быть вне всяких подозрений. Ты прав, мой друг, но я ждала не этого.

И Маргарита хотела встать, но я удержал ее и сказал:

– Я хочу, чтобы ты была счастлива и чтобы тебе не в чем было меня упрекать, вот и все.

– И мы расстанемся!

– Почему, Маргарита? Кто может нас разлучить? – воскликнул я.

– Ты, раз ты не позволяешь мне войти в твое положение и считаешь своим долгом охранять мое; ты, раз ты хочешь мне сохранить роскошь, среди которой я жила, а следовательно, и моральную пропасть, которая нас разделяет; ты, раз ты не веришь моей бескорыстной любви и не хочешь счастливо прожить со мной на те средства, которые у тебя есть, и предпочитаешь разориться, как раб смешного предрассудка. Неужели ты думаешь, что экипаж и драгоценности и твоя любовь для меня равноценны? Неужели ты думаешь, что я не могу жить без этой мишуры, которая радует, когда никого не любишь, и делается противной, когда полюбишь? Ты заплатишь мои долги, истратишь свои деньги и будешь меня содержать! Но сколько времени может это протянуться? Два, три месяца, а тогда уже поздно будет начать новую жизнь, тогда ты должен будешь все брать у меня, а этого не может сделать уважающий себя мужчина. Теперь у тебя есть восемь-десять тысяч ливров в год, на которые мы можем жить. Я продам лишние вещи, и одна эта продажа даст мне две тысячи ливров годового дохода. Мы наймем хорошенькую квартирку и будем жить вместе. Лето мы будем проводить в деревне, не так, как в этом году, а в маленьком домике, на двух человек. Ты самостоятелен, я свободна, оба мы молоды, умоляю тебя всем святым, Арман, не заставляй меня вести жизнь, которую я должна была вести раньше.

Я ничего не мог ответить. Слезы благодарности и любви застилали мне глаза, и я бросился в объятия Маргариты.

– Я хотела, – продолжала она, – все устроить без тебя, заплатить все свои долги и подыскать новую квартиру. В октябре мы вернулись бы в Париж, и тогда ты узнал бы все; но раз Прюданс тебе все рассказала, ты должен дать свое согласие теперь, а не после. Достаточно ли ты меня любишь для этого?

Я не в силах был противиться такой привязанности; с жаром поцеловал Маргарите руки и сказал:

– Я сделаю все, что ты хочешь.

Итак, ее план был принят.

Она сразу повеселела: танцевала, пела, радовалась новой простой квартире и советовалась со мной, где ее искать.

Она была счастлива и горда этим решением, которое окончательно должно было нас сблизить.

Я тоже не хотел от нее отставать.

Одним взмахом пера я решил свою судьбу и передал Маргарите ренту, которую унаследовал от матери и которая была в моих глазах слишком незначительна, чтобы возместить приносимую мне жертву.

У меня оставались еще пять тысяч годового дохода, который я имел от отца, и, как бы ни сложились обстоятельства, мне всегда хватило бы этих денег.

Я не сообщил Маргарите о своем решении, убежденный, что она откажется от этого дара.

Эту ренту я получал с закладной в шестьдесят тысяч на дом, которого я никогда не видел. Я знал только, что каждые три месяца нотариус моего отца, старый друг нашей семьи, передавал в мое распоряжение семьсот пятьдесят франков.