– Если вас спросят, нужен ли ответ, вы скажете, что не знаете, и будете ждать.

Я надеялся, что она мне ответит.

Какие мы жалкие и слабые люди!

Пока мой слуга ходил, я все время ужасно волновался. То я вспоминал, как Маргарита мне отдалась, и спрашивал себя, по какому праву я ей написал дерзкое письмо; она могла мне ответить, что не господин Г... меня обманывал, а я обманывал господина Г..., – такое рассуждение дает возможность многим женщинам иметь по нескольку любовников. То я вспоминал клятвы Маргариты и хотел себя убедить, что мое письмо было еще слишком мягко; что нет достаточно сильных выражений, чтобы бичевать женщину, которая посмеялась над такой искренней любовью, как моя. Потом мне казалось, что лучше было не писать ей, а пойти к ней днем, и тогда бы я мог полюбоваться слезами, которые я заставил бы ее пролить.

В конце концов я задавал себе вопрос, что она мне ответит, и готов уже был поверить ее оправданиям.

Жозеф вернулся.

– Ну? – спросил я.

– Барыня еще спит, – ответил он, – но как только она позвонит, ей передадут письмо, и, если будет ответ, его пришлют.

Она спала!

Несколько раз у меня являлась мысль послать за письмом, но я возражал самому себе: может быть, ей уже передали письмо, и она подумает, что я раскаиваюсь.

Чем ближе подходил час, когда я мог ждать ответ, тем больше я жалел, что послал письмо.

Пробило десять, одиннадцать, двенадцать.

В двенадцать я хотел пойти на свидание, как будто ничего не произошло. Теперь я не знал, что придумать, чтобы выйти из заколдованного круга.

У меня мелькнула суеверная мысль, что, если я выйду, по возвращении я найду ответ. Ответ, которого ждешь с нетерпением, всегда приходит, когда тебя нет дома.

Я вышел под предлогом позавтракать.

Вместо того чтобы завтракать в caf? Foy, на бульваре, как обыкновенно, я пошел завтракать в Пале- Рояль, на улице д’Антэн. Каждый раз, как я издали видел женщину, мне казалось, что это Нанина несет мне ответ. Но я прошел всю улицу д’Антэн и не встретил ни одного посыльного. Я пришел в Пале-Рояль, зашел к Вери. Лакей мне подавал блюдо за блюдом, я ничего не ел.

Невольно мои глаза были все время устремлены на часы.

Я вернулся домой, убежденный, что застану письмо от Маргариты. У швейцара ничего не было. Я надеялся на своего лакея, но и он ничего не видел с тех пор, как я ушел.

Если бы Маргарита мне ответила, я бы уже давно получил ответ.

Тогда я начал раскаиваться в некоторых выражениях своего письма; я должен был лучше не подавать о себе вестей, и это дало бы ей повод беспокоиться; если бы я не пришел на свидание, она бы спросила у меня о причинах моего отсутствия, и тогда только я должен был ей все объяснить. Таким образом, ей пришлось бы оправдываться, а больше всего на свете мне хотелось, чтобы она оправдалась. Я чувствовал, что какие бы доводы она мне ни приводила, я бы им поверил и что я все бы отдал, только бы ее увидеть.

Я начал надеяться, что она сама приедет ко мне, но проходили часы за часами, а она не являлась.

Положительно, Маргарита не была похожа на других женщин; редкая женщина не ответит, получив такое письмо, как мое.

В пять часов я направился в Елисейские поля.

«Если я ее встречу, – думал я, – я сделаю безразличное выражение лица, и она будет убеждена, что я не думаю больше о ней».

На повороте Королевской улицы она проехала мимо меня; встреча была так неожиданна, что я побледнел. Не знаю, заметила ли она мое волнение; я был так смущен, что видел только ее экипаж.

Я не продолжал своей прогулки. Я начал рассматривать театральные афиши, потому что мог еще встретить ее в театре.

Было первое представление в Пале-Рояле, Маргарита, наверное, будет там.

Я пришел в театр в семь часов. Все ложи заполнились, но Маргариты не было. Тогда я ушел из Пале- Рояля и заходил во все театры, где она чаще всего бывала, – в «Водевиль», в Варьете, в I’Opera Comique.

Ее нигде не было.

Или ее очень огорчило мое письмо и она не смогла пойти в театр, или она боялась встретиться со мной и хотела избежать объяснения.

Вот что мне подсказывало мое тщеславие на бульваре, когда я встретил Гастона и он меня спросил, откуда я.

– Из Пале-Рояля.

– А я из Оперы, – сказал он, – я и вас думал там встретить.

– Почему?

– Потому что Маргарита была там.

– Ах, она была там?

– Да.

– Одна?

– Нет, с приятельницей.

– И только?

– На минутку к ней заходил в ложу граф Г..., но уехала она с герцогом. Я каждую минуту ждал вас. Рядом со мной был пустой стул, и я был убежден, что это ваше место.

– Но почему же я должен бывать там, где Маргарита?

– Потому, черт возьми, что вы ее любовник.

– А кто вам это сказал?

– Прюданс, я встретил ее вчера. Поздравляю вас, мой друг; у вас очень красивая любовница, и не всякий ее может иметь. Берегите ее, она вас прославит.

Этот простой взгляд Гастона мне показал, насколько смешна моя щепетильность.

Если бы я его встретил накануне и он поговорил со мной на эту тему, я, наверное, не написал бы сегодня утром этого глупого письма.

Я был уже готов пойти к Прюданс, чтобы послать ее к Маргарите, но боялся, что она из мести не захочет меня принять, и вернулся домой по улице д’Антэн.

Я снова спросил у швейцара, нет ли письма для меня.

Ничего!

«Она ждет, вероятно, нового шага с моей стороны, и не возьму ли я своего письма обратно, – думал я, ложась спать, – но, увидев, что от меня нет больше письма, она мне напишет завтра».

В этот вечер я особенно раскаивался в том, что сделал. Я был один, не мог заснуть, страдал от неизвестности и ревности; предоставив вещи их естественному течению, я должен был быть около Маргариты и слушать ее чарующий голос, который я слышал только два раза и воспоминание о котором мучило меня в моем одиночестве.

Самое ужасное было то, что я сознавал свою вину; все говорило за то, что Маргарита меня любила. Во-первых, этот план провести лето со мной в деревне; во-вторых, ничто не заставляло ее стать моей любовницей, ведь моего состояния было мало не только для ее жизни, но даже для ее прихотей. Значит, в ней говорила только надежда найти во мне искреннюю привязанность, которая могла бы ей дать отдых от продажной любви, среди которой она жила; а я со второго дня знакомства разрушил эту надежду и заплатил дерзкой иронией за любовь, которой пользовался в течение двух ночей. То, что я делал, было более чем смешно, это было неделикатно. Ведь я даже не платил этой женщине, чтобы иметь право ее поносить, ведь, удрав на второй день, я был похож на паразита любви, который боится, что ему подадут счет. Как? Я был с ней знаком всего тридцать шесть часов; был ее любовником двадцать четыре часа и еще разыгрывал недотрогу; вместо того чтобы не находить себе места от счастья, что она принадлежала мне, я хотел иметь ее всю и принудить ее порвать сразу все старые отношения, которые обеспечивали ее будущее. В чем я мог