— Передайте Мейтлену привет. Желаю ему скорейшего выздоровления, а если встретите по пути полковника Аликса, скажите ему, чтобы покрепче пришпорил коня!
— Внизу дожидается присланный им унтер-офицер.
— Ну что за идиоты! Пусть немедленно поднимается сюда! Немедленно!..
Чей-то крик, выделившийся из общего рева сражения, прервал Бейкера.
— Дорога! Дорога! Смотрите, сэр! Они штурмуют дорогу!
Бейкер подбежал к тому месту, откуда лучше всего была видна дорога. Внизу прямо по шоссе с развевающимся знаменем наступал неприятельский батальон. Боевыми рядами. Плечом к плечу. Безумцы!
— Ура-а! — загремело в ущелье.
Сотни ружей стреляли одновременно, целясь прямо перед собой.
Бейкер почувствовал, как к лицу его прилила кровь.
— Укрепить постоялый двор! Скорее, господа! Барнаби! Уортсон! Сайс...
— Бросьте туда адрианопольский батальон. Пусть стреляют из окон... Живо! Бегом!
Трое англичан быстро спускались вниз, увлекая за собой нескольких турок.
— Пусть Ислам-бей прикрывает своими людьми... Трубачам трубить тревогу... В атаку! — отдавал приказы и распоряжения Бейкер окружившим его туркам.
— Резервы. Бросить вперед резервы! Немедленно. Бегите! Чего вы плететесь! Майор Эшреф! Поручик Муззафер!
— К орудиям! Немедленно, картечь! Если они взойдут на гребень, нам конец!
Но что происходит там, с этими идиотами адрианопольцами? Почему они бегут совсем в другую сторону?
— Остановить их! — закричал Бейкер, поняв, что солдаты адрианопольского батальона не бегут в другую сторону, а
Барнаби и офицеры что-то кричали им вслед, догоняли их, хлестали стеками, били ножнами сабель. Наводили пистолеты... Как стадо ошалелых баранов, врезались адрианопольцы в резервный скопленский батальон, который шел им навстречу, увлекли за собой две его роты и расчеты орудий, стоявших за постоялым двором. Снова послышались крики: «Аллах, аллах!» Но это были уже крики ужаса.
И все же внизу, у самого постоялого двора, что-то происходило, потому что неприятельская часть остановилась, залегла, зарылась в снег у дороги. Эльбасанцы! Эльбасанцы ударили им во фланг! Смельчаки. А с другой стороны боснийцы Ислам-бея придвинулись, спускаются... Дикая, ужасающая стрельба. И дым, дым. Мучительные минуты. «Величественные минуты, — сказал себе Бейкер и почувствовал, как весь дрожит от напряжения. — Последнее торжество перед концом! О мои храбрые ребята! Ведь я всегда так верил в доблесть турецкого воина... в его смелость, упорство, его готовность умереть...
Наконец появился посланный Аликсом унтер-офицер. Его черный мундир свидетельствовал о том, что он из других частей. Он доставил письмо. Бейкер выхватил у него из рук конверт. Читал и не верил своим глазам... К чертям! Аликс сообщал, что добрался до Шакира, но командующий армией даже не выслушал его. Бейкер читал и не мог удержаться от брани. Он выплевывал одно за другим самые грязные ругательства, которые только мог породить Восток и которые так не соответствовали его воспитанию. Он сквернословил самым вульгарным, самым отвратительным образом, потому что иначе он задохнулся бы от ярости. После стольких уговоров и благоприятных возможностей, после стольких жертв, не воспользовавшись для отхода ночью, напуганный канонадой, Шакир вдруг бежал. Бежал среди бела дня. И русская армия у Арабаконака, которая, разумеется, видела его поспешное отступление, преследовала теперь его по пятам.
«Она неминуемо появится вскоре в тылу Ташкесенских позиций! Вот как оно получается — мы спасаем их, а они в панике бросают нас на произвол судьбы, зажатыми между двумя неприятельскими армиями, — с отчаянием думал Бейкер, глядя в бинокль, но не на запад, где была армия Гурко, которая методично и стремительно, шаг за шагом продвигалась вперед, занимая его позиции, а на восток, на Камарлийскую долину, где видел сквозь сильные линзы бинокля плотные массы людей, бегущих по дороге на Панагюриште. Это было воинство Шакира. — А если я отдам приказ отступать и моим? Тогда русская кавалерия пустится нас преследовать. И уничтожит и нас и их. Уничтожит всех. Нет, единственная наша надежда — продержаться до сумерек, а потом под покровом ночи... — Он посмотрел на часы. — Половина четвертого. Сумерки опускаются к пяти. Полтора часа! Только полтора часа. К чертям всех этих турок, их доблесть и честное слово, их храбрость... Барнаби прав: пока их не погонят... А мы? Что, если мы не выдержим? Тогда и мы пойдем ко всем чертям», — с мрачным отчаянием сказал он, приглядываясь и прислушиваясь ко всему этому ужасу, грозившему поглотить его.
Глава 28
Приказ летучему отряду Красного Креста, в котором состояли Климент и его друзья, отправиться как можно скорее к Верхнему Богрову застал его в селении Потоп. Целый день они прислушивались к далекой орудийной канонаде, доносившейся со стороны Ташкесена, говорили только о ней и были готовы в любую минуту отбыть туда. Но неожиданно, часа за два до того, как стемнело, началась орудийная стрельба в прямо противоположном направлении. Ночью горизонт на юго-западе полыхал от зарева пожарищ. Рано утром примчался верхом на коне Сергей Кареев, которого все время влекло к медикам. Он принес страшную весть. Со стороны Софии начала наступление огромная армия Сулеймана. Отряд генерала Вельяминова, оставленный для прикрытия главных русских сил с тыла, был смят и отступил. У селения Верхний Богров происходило отчаянное сражение. Вместе с двумя стрелковыми ротами и эскадроном уланов, стоявших в Потопе, летучий отряд торопился как можно быстрее прибыть к месту боя.
Стрелковые роты и уланы тронулись сразу же. Но санитарный отряд нуждался в повозках, так как его линейки остались по ту сторону Балкан. А найти сейчас в селе эти повозки, когда через него уже прошли интенданты стольких воинских частей, было делом нелегким. Крестьяне стали уже прятать лошадей и других тягловых животных. Но распространившаяся сейчас тревожная весть и далекие пожарища, подсказывавшие жителям села, что их ждет такая же участь, если братушки не остановят турок, размягчила их сердца. Не прошло и часа, как перед перевязочным пунктом стояло уже с десяток повозок и человек двадцать молодых мужиков — добровольцев, готовых двинуться вместе с санитарным отрядом.
В первой повозке сидели доктор Григоревич, доктор Бубнов и старшая сестра Кузьмина. Во второй повозке — доктор Бакулин и фельдшер Цамай, состязавшийся в пении с сестрой милосердия Варей — некрасивой, но веселой девушкой, про которую Бакулин всегда говорил, что после войны он обязательно женится на ней только потому, что она хорошо поет. Климент и Ксения ехали в третьей повозке, а так как к Ксении подсела Нина Тимохина, корнет Кареев привязал поводок своей лошади к чеке их повозки и остался с ними. В остальных повозках разместились еще два фельдшера, санитары и молодые крестьяне из Потопа; иные из них были вооружены турецкими ружьями.
В скором времени запряженные малорослыми, тощими лошаденками повозки выбрались из горловины