семьсот...

— Тридцать девять тысяч восемьсот восемнадцать, — выкрикнул генерал, сумевший сосчитать первым, и испуганно-счастливый глядел в глаза главнокомандующему.

— Верно. А теперь еще прибавим здешний гарнизон. Это семь тысяч?

— Четыре тысячи триста, ваше высокопревосходительство, — сказал Осман Нури.

— А кто же тогда сообщил мне, что семь тысяч? Хорошо. Пускай будет четыре тысячи триста... пятьсот, округлим для удобства. И новые части, ваши части, господа, двенадцать тысяч... И самое главное, остальные двадцать три тысячи, которые ускоренно перебрасываются по железной дороге из Константинополя и будут тут в течение десяти дней!

— Восемьдесят пять тысяч триста восемнадцать, — дружно выкрикнули командиры, успевшие сосчитать.

— Восемьдесят пять тысяч триста восемнадцать, — повторил маршал Сулейман, явно испытывая чувство гордости от этой цифры. — И против них какие-то двадцать тысяч этих московцев...

— Мы брали в расчет двадцать пять тысяч, ваше...

— Двадцать пять так двадцать пять! — с готовностью согласился он. — Важно ведь соотношение! Генерал Шакир с востока, маршал Осман Нури с запада... Да, да. Если два таких кулака зажмут Гурко, он будет раздавлен. А те, что уцелеют, сами погибнут в снегах Балкан... Для русского царя это будет хороший урок... — Маршал Сулейман засмеялся. — Требуются еще какие-нибудь разъяснения, господа?

— Все, все ясно! Во имя аллаха, пророка его и падишаха... Начнем! Откладывать не станем! — кричали воспламененные его ораторским искусством турецкие военачальники.

Сулейман остановил их нетерпеливым движением руки.

— Ваше высокопревосходительство, вы желаете что-то сказать?

Маршал Осман Нури задумчиво покачал круглой головой.

— Вы, сэр Лайонел? — с почтительной дружелюбной улыбкой, наклонившись к английскому генералу, спросил Сулейман.

— Я слушал с большим интересом, ваше высокопревосходительство.

— Может, вы нам что-нибудь порекомендуете... Мы всегда пользовались вашими своевременными советами.

Сэр Лайонел едва заметно прищурил свои красные глаза.

— Разрешите мне обдумать некоторые детали, — вежливо отклонил он приглашение маршала.

Дверь, у которой стоял Амир, приоткрылась. Просунулась чья-то рябая физиономия. Это был дежурный.

— Что, Бахри? — шепотом спросил Амир.

— Какой-то английский офицер спрашивает ихнего майора, который говорит по-нашему.

Принося всем потревоженным извинения, капитан Амир пробрался к Сен-Клеру.

— Вас вызывают, господин майор, — наклонившись к нему, сказал Амир.

— Кто?

— Английский офицер.

Что-то шепнув своему генералу, Сен-Клер вышел из салона. Амир снова встал у двери. Но мысли его теперь вертелись вокруг майора, и он, сам того не сознавая, уже не слушал разговора, происходящего рядом с ним. Сен-Клер — вот единственное препятствие, не будь его, Неда была бы в его руках...

С той поры, как ее арестовали и посадили в маленькую камеру комендатуры, Амир потерял покой. Его сдерживаемые прежде чувства рвались наружу. Теперь его план похитить Неду и спрятать в своем гареме, осуществлению которого прежде препятствовала ее помолвка с французским консулом, мог сбыться. Не было дня, чтобы он не побывал в комендатуре — то он искал своего шурина, хотя знал, что там его нет, то требовал сведений, касающихся тюрьмы, ее узников, — и не упускал возможности заглянуть к Неде в камеру. Похудевшая и подурневшая, она с нескрываемой враждебностью глядела на него, но она нравилась ему и такой. Он глядел на нее то дерзко, то смущенно. Он представлял ее в своем гареме, в восточной одежде. Не раз он старался завести с ней разговор — он знал, как сломить ее упорство. Если б только не было этого страшного англичанина!

В первый раз, когда Сен-Клер застал его в камере, он спросил, что ему там нужно... «Он меня спрашивает, гяур поганый! А может, он для себя ее бережет? — с возмущением думал Амир. — Прикажу Идрису все разнюхать. Нет, я не верю. Он же помешан на своих делах и едва ли думает об этом... Но когда он застал меня там второй раз — вместе с ним был доктор Грин, — тогда у меня просто оборвалось сердце. Заболела она или же он снова с теми своими уколами? Но доктор, видно, не подозревал, к кому его привели. Как только он ее увидел, нахмурился, проворчал что-то по-своему и сразу же вышел... Они, кажется, поссорились даже. Доктор не захотел делать ей укол. Он ведь тоже полоумный. Все они полоумные! В самом деле, почему они помогают нам против русских? По доброте сердечной, что ли? Ежели судить по этому типу, похоже, что вовсе не по доброте. Я его подловлю, подловлю его, да еще как! Если я заберу ее к себе в гарем, ни Сен-Клер, ни Джани-бей не посмеют увести ее оттуда». Позабыв обо всем на свете, даже позабыв о своем страхе перед шурином, Амир строил планы, как выкрасть Неду, и лишь время от времени, вспомнив, где сейчас находится, прислушивался к тому, что говорит начальство.

Сен-Клер вернулся в салон. Едва переступив порог, он сразу же произнес, обращаясь к главнокомандующему:

— Позвольте сообщить вам только что полученное известие.

Услышав его бесстрастный голос, Сулейман удивленно повернул голову.

— Говорите, майор.

Остальные тоже как по команде обернулись к Сен-Клеру.

Не меняя выражения лица, уставившись взглядом в какую-то одну точку, Сен-Клер сообщил:

— Сегодня утром неприятель атаковал тремя дивизиями Ташкесенские высоты, служащие единственным прикрытием тыла вашей Арабаконакской армии.

В салоне все замерли. Среди гробовой тишины Сен-Клер произнес:

— Конец иллюзиям, господа!

Слова его заглушил неистовый крик Сулеймана:

— Армия... маршалы! — он вскочил с дивана. — Пятнадцать тысяч, двадцать тысяч. Бросить на них! Сейчас, немедленно! Господа командиры!.. Отправляйтесь. Надо ударить им в спину! Всеми силами... в спину! Умрите, но уничтожьте эти три их дивизии... Всех, всех неверных уничтожить... Во имя аллаха и пророка его! Во славу падишаха, отца нашего! О аллах!.. — вопил, ставший красным, как его борода, Сулейман.

Он подбегал то к одному, то к другому паше, тряс их, обнимал, заклинал умереть за истинную веру.

— Аллах! Аллах! — гудел красный салон.

А вскоре и весь дворец, и окрестные казармы, и лагери новоприбывших частей, и турецкие кварталы города, весь город вдоль и поперек, где только были мусульмане, потряс дикий, устрашающий крик:

— Аллах!..

— Аллах! Аллах!.. — отдавалось эхом от ощетинившихся снежных вершин над Ташкесеном.

А от подножия их, где как на ладони видны были темные ряды двинувшихся в атаку русских, несся другой мощный перекатывающийся крик:

— Ур-р-ра!

Били тысячи ружей. От орудийных выстрелов вздрагивала земля. Снаряды и ядра взлетали в голубой простор, свистели, выли, разрывались и несли смерть.

Смерть, повсюду смерть. С барабанным боем. С трубами. И снова гремят выстрелы... Фьюуу! Фьюуу! — свистят пули «кринок», «берданок», «шнайдеров», «пибоди-мартини»... Вдали рявкнуло четырехфунтовое бронзовое орудие. Стальной «крупп» заставил вздрогнуть землю... Бум! Бум! — разрываются снаряды.