кивнул Мердек, и, кроме него никто не узнал, какой смысл вложил он в это слово.

Хайрам взглянул на исполосованную сабельными ударами собаку и непритворно вздохнул:

— Жалко будет, если подохнет.

— А мне так ни капли, — отозвался Мердек.

Шаги стихли. Факел последний раз вспыхнул и погас, но это не имело никакого значения для пса, который и так ничего не видел и не чувствовал. Кулл не часто задумывался, что такое смерть, но иногда такие странные мысли посещали его голову, и каждый раз он отвечал на этот вопрос по-разному. Сейчас, если бы кто-нибудь спросил его, что такое смерть, он бы ответил: смерть — это отчаяние…

— Не всякую битву можно выиграть, а проиграть битву — не значит проиграть войну.

Негромкий голос прозвучал совсем рядом. Кулл с трудом поднял голову. Призрак Дзигоро сидел на плоском камне в углу, по своему обыкновению, поджав ноги, и смотрел на него с мягкой улыбкой.

— О чем ты жалеешь? О том, что не омыл свои клыки в крови своего собрата по крови?

— Он хотел меня убить, а я не смог достойно ответить. Что же, по- твоему, я должен радоваться?

— Радоваться тебе нечему, — согласился призрак. — Но и печалиться ни к чему. Пожалуй, это хорошо, что ты его не убил. У меня такое предчувствие, что Мердек в этой истории скажет свое слово.

— Злости у меня на него настоящей не было, вот в чем дело, — буркнул варвар. — Если бы сюда зашел этот жирный пожиратель дурман-травы, я бы точно оттяпал ему голову!

— Он же не знал, что ты — человек, — возразил призрак.

Кулл вздохнул так, что цепь загремела:

— Я этого и сам не знаю. Боюсь, я стал привыкать к четырем лапам. И есть с пола. Вырвусь — раздеру лемурийца в клочья, и будь что будет.

— Останешься собакой, — уронил Дзигоро, не глядя на серебристого пса.

— Что?! — рявкнул он. И, словно и не лежал только что истекая кровью, почти бездыханный. Стремительный прыжок не сумел бы предвидеть никто, даже Дзигоро. Другое дело — он и не собирался отклоняться. Даже не вскинул руки для защиты. Огромный шар, весь состоящий из тугих мускулов, клыков и злобы, пролетел сквозь него и приземлился, тяжело ударившись о камень. Забыв человеческое достоинство, Кулл взвыл.

— Хотел бы я знать, в каком месте ты зарыл свою хваленую выдержку, — полюбопытствовал Дзигоро, — я бы, пожалуй, не поленился сходить и вернуть ее тебе. Без нее ты выглядишь очень глупо.

— Издеваешься? — хмуро спросил пес.

— Есть немного. Вставай. Не лежи на мне. Я хоть и не материален, но выглядеть разорванным пополам мне неприятно.

— Мне бы твои заботы. — Кулл возвратился в свой угол и вывалил язык, часто дыша. — Кстати, давно забываю спросить, что это ты так разболтался? Да и я тоже. Прежде, помнится, без слов обходились. Почему не говорил, если мог?

— Не мог, — отозвался Дзигоро. — Ты кто, по-твоему?

— Человек, — без тени сомнения отозвался варвар, — заколдованный лемурийцем и временно помещенный в собачью шкуру.

— Короче говоря — оборотень, — заключил Дзигоро и вскинул руки в предупреждающем жесте. — Все нормально, Кулл. Ты — оборотень, я — призрак. Если проще, мы оба — нечисть. Отчего бы нам не поболтать время от времени? Вот станешь человеком — тогда все… Исчезну я для тебя, и голос мой пропадет.

— Как? — рявкнул Кулл. — Как мне снова стать человеком?

— Чтобы обрести себя, надо отринуть себя, — произнес призрак медленно и весомо. Его глаза пронзительно глядели в серые глаза варвара.

— И что это означает? — озадаченно поинтересовался Кулл.

Дзигоро неожиданно рассмеялся:

— Откуда же мне знать? Ты и впрямь думал, что я всеведущ? Нет, друг мой четвероногий, путь от себя к себе долог и тернист, и проводника на нем Боги не посылают. Каждый должен пройти его сам в соответствии со своими мудростью, мужеством и честью.

С минуту Кулл пытался сообразить, серьезно говорит призрак или, по своему обыкновению, издевается, и вдруг злобно ощерился:

— А не пойти ли тебе… в преисподню! Вместе со своими загадками.

— И впрямь пойду, засиделся, — согласился Дзигоро и… исчез. Даже не попрощался.

Варвар улегся в своем углу, гремя цепью и недовольно ворча. Мертвецы, с которыми предстояло делить ночь, не слишком тревожили атланта. Спокойствию мешали непонятные слова Дзигоро: «Чтобы обрести себя, нужно отринуть себя».

— Да зарасти оно все травой по самые уши! — рявкнул пес, вскакивая на четыре лапы. — Являются тут всякие призраки, загадки загадывают, а ты ломай голову…

Несколько шатров, раскинувшихся среди гор на узенькой площадке, окруженной дикими неприступными скалами, покрылись на рассвете мелким бисером росы, сверкавшей в редких лучах солнца. Над лагерем поднимался пар, источавшийся из всех щелок временного прибежища человека. То тут, то там раздавался смачный утробный храп, прерываемый иногда посвистыванием. Костер, разведенный вечером внутри круга из шатров, успел поглотить все деревянные запасы, предназначенные для него, и теперь неторопливо тлел, даря людям больше дыма, нежели тепла.

Невысокого роста женщина копошилась возле очага, пытаясь поддержать огонь. После удавшейся попытки язычки пламени стали облизывать большой закопченный чан с непонятным содержимым, вероятно, оставшимся после ужина или вновь затеянным утром с похмелья.

Солнце поднималось все выше, освещая небольшую площадку и темный провал в скале, но жары, свойственной для этих мест, не было и в помине. Хайрам-Лисица встал почти с рассветом, выбрался наружу и оценил обстановку. Пытаясь заглушить храп, он прокричал:

— Поднимайтесь, пьяные свиньи!

На мгновение все вокруг затихло. Из некоторых шатров повысовывались заспанные лица с недовольными, едва слышными ругательствами. Хайрам поворошил с видом знатока угли, попробовал похлебку, которую варила его младшая жена Айсиль. Одобрительно крякнул, и тут из одного шатра вновь донеслось храпение. Окунув черпак в котел, Хайрам понес его к возмутителям спокойствия. Не успел он скрыться внутри, как воздух огласил душераздирающий крик, и из шатра вылетел здоровый детина, закрывая руками лицо. По бороде его стекала дымящаяся похлебка. Хайрам выбрался вслед за ним и оглядел стойбище:

— Ну, кто еще не проснулся?

Видимо, такой метод никто больше не захотел испытать на себе, так как остальные активно выбирались на свежий воздух. Удовлетворенный деятельностью своих воинов, Хайрам выбрался из кольца шатров и наткнулся на живую скульптуру. Он все еще стоял там — человек, вызвавший его гнев. Он стоял на коленях, уткнувшись лбом в стылую землю, и не двигался. Возможно, он простоял так всю ночь, возможно, спал, свернувшись, как пес, у порога хозяина, лишь заслышав шаги, вскочил и принял прежнюю покаянную позу. Еще вчера он голосил, призывая в свидетели Богов, клялся самыми страшными клятвами и лизал прах под подошвами Хайрама-Лисицы, но тот брезгливо отдернул ноги, которые почему-то всегда мерзли.

— Ты обещал вернуть долг, пять тысяч монет, — устало спросил он и, прервав вопли вперемешку с мольбой и лживыми клятвами, произнес: — Ты не сдержал слова и достоин того, чтобы тебя постигла смерть всех несостоятельных должников.

Увидев, что человек взмок, как мышь под метлой, глаза остекленели, а зубы выстукивают бешеный танцевальный ритм, Хайрам-Лисица счел возможным проявить милость. На свой, разумеется, манер. Людей, знавших Хайрама-Лисицу, гнев его пугал меньше, чем нежданная доброта.

— Я, пожалуй, пощажу тебя, — медленно, как бы в раздумии, проговорил он. Но человек не кинулся целовать его туфли, вознося хвалу богам. Видно, он и вправду знал Хайрама или просто был догадлив.

— Эту ночь ты простоишь, касаясь своим недостойным лбом земли, которую ты осквернил лживой клятвой, — изрек Хайрам. — А завтра на рассвете ты принесешь мне шкуру голубого пса… Тогда я тебя помилую. И даже дам отсрочку. Еще на год.

— Шкуру голубого демона. — Смертельный испуг исказил тонкие черты человека, — Но, повелитель, все знают о страшном голубом демоне, которого ты держишь в своих пещерах. Еще никому не удавалось принести тебе его шкуру, но не счесть тех, кто пал под ударами его могучих клыков. Кое-кто говорил, — он понизил свой голос, оглянулся и закончил, — что отважному Хайраму удалось посадить на цепь одного из слуг Йог-Сагота. А может, и его самого.

— Посадить на цепь? — Хайрам захохотал и брезгливо откинул голову должника мягким носком туфли. — Что ж, возможно, они не так уж и наврали. Завтра ты, лживая собака, недостойная называться мужчиной, увидишь этого демона без цепей. И принесешь мне его шкуру. Или умрешь. А сейчас молчи, твои вопли мешают мне размышлять о судьбах мира, и, вообще, я от них теряю аппетит.

С этими словами Хайрам ушел в свой шатер и вышел только на рассвете. Вчерашние сцены с должником вызвали у разбойной братии различные споры в предвкушении интересного и захватывающего зрелища. Никто из них не сомневался, что бедняге суждено умереть…

Лучники заняли свои места — забрались повыше на скалы вокруг всей площадки. Другие воины остались внизу, но разодеты были, как на битву. Бряцая оружием и доспехами, они образовали большой круг. Из пещеры появился дюжий полуголый разбойник, который, демонстративно играя мышцами, вел на цепи огромного серебряного пса — то ли собаку, то ли и впрямь самого властителя преисподней. Люди Хайрама, привыкшие к подобному зрелищу, и то не удержались, забормотали молитвы — страшен оказался смиренный демон так, что дальше уже просто некуда.

Пса вывели на середину. Разбойник наклонился и под сдавленные вздохи и перешептывания