прибытия японца. Они-то знать должны. СД его перехватило или отозвало обратно в Токио — они должны знать».
Но это все равно лучше, чем ничего. Слишком мало времени остается. Иначе ведь придется начинать все заново, снова со всей тщательностью и предосторожностями устанавливать контакт между группировками в Германии и Японии…
«Да уж, как бы все это поразило мистера Тагоми, — неожиданно пришло на ум Бэйнсу. — Вместо ожидаемой информации о литье под давлением получить такое…»
У Тагоми может произойти нервный срыв. Или же он может выболтать все, что услышит, своему окружению. Или напрочь все позабудет, уверив себя в том, что ничего такого и не слышал.
Просто откажется поверить. Встанет и выйдет из комнаты, едва речь зайдет о политике.
Да, он может все воспринять именно так. Заниматься такими делами не входит в его обязанности. Он, точнее, для такого не предназначен.
«Ему просто, — подумал Бэйнс. — Это не его дело. И он запросто может выйти из комнаты. Вот бы и мне было так же легко покончить со всем этим делом…»
Но все же Тагоми… он так не поступит. Да, он может закрыть глаза, заткнуть уши, сделать вид, что ничего не знает и не узнал. Забыть все слова, которые услышит. Но потом… позже… когда смысл сказанного начнет проникать в его мозг уже без помощи слов… Если бы сразу можно было объяснить ему так, без слов. Ему или любому другому, с кем удастся поговорить.
Бэйнс вышел из комнаты и спустился на лифте вниз. Выйдя на тротуар, попросил швейцара поймать ему рикшу. Вскоре энергично крутивший педали китаец уже вез его вдоль Маркет-стрит.
— Вот туда, — скомандовал Бэйнс, когда увидел известную ему примету. — Подруливай к тротуару.
Рикша затормозил неподалеку от пожарного гидранта. Бэйнс расплатился и отпустил возницу. Никто вроде бы за ним не следил. Бэйнс неторопливо прошел по тротуару. Смешался с толпой покупателей и вместе с ними вошел в помещение универмага «Фуга».
Внутри повсюду толпились покупатели. Продавщицы были по преимуществу белыми, кое-где виднелись и японцы: как правило — заведующие секциями. В помещении царили шум и гам.
Немного поплутав, мистер Бэйнс отыскал отдел готовой одежды. Остановился возле стеллажа с мужскими брюками и принялся изучать товары. Тут же возле него появился белый служащий.
— Я пришел, чтобы еще раз взглянуть на пару темно-коричневых брюк, шерстяных. Я их вчера уже приглядел, — сказал Бэйнс и, взглянув на продавца, добавил: — Нет, вчера я разговаривал не с вами. Тот был выше, с рыжими усами. Худощавый. У него на пиджаке была табличка с надписью «Ларри».
— А, — кивнул продавец. — Он обедает. Скоро вернется.
— Я пройду в примерочную и выясню, подходит ли мне эта пара, — сказал Бэйнс, прихватывая со стеллажа брюки.
— Разумеется, сэр. — Продавец указал ему на свободную примерочную и пошел обслуживать кого-то еще.
Бэйнс зашел внутрь и закрыл за собой дверь. Уселся на один из двух стульев и замер в ожидании.
Через пару минут в дверь постучали. Вошел невысокий японец средних лет.
— Вы не из нашего штата, сэр, — с порога обратился он к Бэйнсу. — Придется выяснить, как у вас обстоят дела с кредитом. Извините, можно ли взглянуть на вашу карточку?
Японец закрыл за собой дверь, а мистер Бэйнс достал бумажник и передал его японцу. Тот сел рядом и принялся исследовать содержимое. Обнаружил фотографию девушки.
— Очень красивая… — покачал головой.
— Моя дочка. Марта.
— Вот как? — удивился японец. — Мою дочь тоже зовут Марта. Она сейчас в Чикаго, совершенствуется в игре на фортепьяно.
— А моя, — продолжил Бэйнс, — замуж собралась.
Японец вернул фотографию и выжидательно взглянул на Бэйнса.
— Я нахожусь здесь уже в течение двух недель, — начал тот. — До сих пор никаких сведений о мистере Ятабе. Я хочу знать, что мне делать дальше. Ожидать ли по-прежнему его визита? А если нет, то как мне изменить план действий?
— Заходите завтра, после обеда. — Японец поднялся, Бэйнс последовал его примеру. — Всего доброго.
— Всего доброго, — ответил Бэйнс, выходя из примерочной.
Он вернул брюки на стеллаж и выбрался из магазина.
«Что ж, это не заняло слишком много времени, — подумал он, двигаясь по запруженному пешеходами тротуару. — Но сумеет ли он получить нужную информацию? Успеет ли до завтра? Надо связаться с Берлином, передать вопрос, получить ответ. А еще — вся эта шифровка и расшифровка…»
Видимо, успеет.
Теперь Бэйнсу казалось, что на агента следовало выйти куда раньше. И обошлось бы без лишних переживаний. Никакого особенного риска он не ощутил, все прошло как по маслу. И заняло всего-то минут пять-шесть.
Бэйнс рассуждал обо всем этом, идя по тротуару и разглядывая витрины. Теперь он чувствовал себя куда лучше, чем утром. Остановился перед каким-то низкопробным кабаре, уставился на засиженные мухами фотографии. Женщины там оказались совершенно чудовищными, их груди более всего напоминали полусдувшиеся волейбольные мячи. Их вид неожиданно развеселил Бэйнса, и он застрял у витрины, а мимо него знай себе сновали по своим делам озабоченные пешеходы.
Наконец-то он сделал хоть что-то!
Какое облегчение!
Удобно привалившись к дверце машины, Джулиана погрузилась в чтение
В радиоприемнике громыхала назойливая музыка — того сорта, какая вечно играет в пивных на открытом воздухе: аккордеонисты наяривали бесконечные польки или шотландки — Джулиана никогда не была в состоянии отличить одно от другого.
— Халтура, — поморщился Джо, когда музыка наконец заткнулась. — Знаешь, я в музыке кумекаю немного… я тебе скажу, кто был самым великим дирижером. Ты такого, наверное, и не помнишь. Артуро Тосканини.
— Нет, не знаю, — помотала головой Джулиана, не отрываясь от чтения.
— Он был итальянец. Но нацисты из-за его взглядов не дали ему после войны работать. Теперь он уже умер. А этого их Караяна я не люблю. Того, что все время руководит Нью-Йоркским филармоническим… нас водили на его концерты, весь рабочий поселок. А вот кто мне из композиторов нравится — мне, макароннику, — ты сама угадай. — Он взглянул на нее. — Что, зачиталась?
— Захватывает.
— Ну вот, а я люблю Верди и Пуччини. А в Нью-Йорке нас вечно пичкали этими немецкими ломовиками Вагнером и Орфом. И еще каждую неделю надо было ходить на дурацкие представления, которые партия устраивала в Мэдисон-сквер-гардене. С флагами, барабанами, горящими факелами и прочей ерундой. Постановки про историю готов и прочая воспитательная мура нараспев, вместо того чтобы рассказать человеческим языком. Но у них это называлось искусством. Ты Нью-Йорк до войны видела?