которая примет участие в наших переговорах?

Лицо мистера Тагоми лишь на миг дало волю изумлению, тут же снова став совершенно бесстрастным.

— Нет, касательно этого мне неизвестно ничего. Однако же это крайне любопытно.

— Речь идет об особе с Острова Родины.

— Вот как? — произнес Тагоми, на чьем лице в этот раз вообще не появилось ни тени удивления. Уж кто-кто, а он контролировал ситуацию полностью.

— Некий пожилой, удалившийся от дел джентльмен. Бизнесмен в прошлом, — пояснил Бэйнс. — Он направляется сюда морем. В дороге уже около двух недель. К сожалению, он не переносит перелеты.

— Да, пожилым людям свойственны некоторые слабости, — кивнул Тагоми.

— Его род деятельности дает ему возможность быть хорошо информированным о состоянии рынка на Островах Родины. Он предоставит нам имеющуюся у него информацию. Вообще же он направляется в Сан-Франциско для отдыха. И, возможно, подлечиться в госпитале Калифорнийского университета, где обслуживание гораздо дешевле. Информация, которой он обладает, не является нам абсолютно необходимой, но, думаю, не повредит. По крайней мере, наполнит переговоры конкретной информацией.

— Да, — согласился Тагоми. — Подобная информация будет очень полезной. Сам я дома не был уже два года и, боюсь, состояние тамошнего рынка представляю не вполне отчетливо.

— Вы хотели дать мне таблетку.

Взглянув на ладонь, мистер Тагоми обнаружил, что там по-прежнему лежит пилюля, а в другой руке он держит стакан.

— Прошу прощения. Это замечательное средство, называется «заракаин». Производится в одной из провинций Китая. — Он протянул ладонь с таблеткой и стакан, добавив: — Главное, это средство не вызывает привыкания.

— Пожилой господин, — продолжил мистер Бэйнс, вставая, чтобы принять таблетку, — может выйти на контакт с вами непосредственно через Промышленные Миссии. Я напишу вам его имя, чтобы не возникло нелепой ситуации. Сам я с ним лично не встречался, но, как мне говорили, он слегка глуховат и, прошу прощения, отчасти вздорен. Хотелось бы, чтобы он не настроился скептически. — Казалось, мистер Тагоми понимает, в чем дело. — Надо, верно, обезоружить его сразу… Знаете, больше всего на свете ему нравятся рододендроны. У вас найдется в штате кто-нибудь, кто сумеет занять его разговором об этих цветах, пока мы не подготовимся к встрече? Он будет просто счастлив, и наши дела пойдут лучшим образом. Сейчас я напишу его имя.

Он принял таблетку, запил водой, после чего достал ручку.

— Мистер Шиниро Ятабе, — прочел Тагоми, взяв листок бумаги. Прочел, сложил пополам, старательно и аккуратно положил в записную книжку.

— И еще…

Мистер Тагоми сел на пол, взялся за край пиалы, поднес к губам и приготовился слушать дальше.

— Очень деликатный момент. Этот старый джентльмен, ему уже почти восемьдесят… некоторые из его предприятий последних лет успехом не увенчались. Так что обстоятельства его… вы понимаете?

— У него не осталось сбережений и он живет только на пенсию? — предположил Тагоми.

— Именно. И эта пенсия прискорбно мала. Вы понимаете, ему приходится все время где-то перехватывать какие-то крохи.

— Что входит в противоречие с некоторыми пунктами из Пенсионного уложения, — кивнул Тагоми. — Уложений Островов Родины. Да, в иных случаях наша бюрократия слишком уж… я понял суть ситуации. Что же, пожилой господин получит вознаграждение за свои консультации, о чем в его Пенсионный отдел сообщено не будет. Иными словами, основная цель его визита должна остаться в тайне. Он приехал только на отдых и на лечение.

— Вы человек опытный, — заметил Бэйнс.

— Такие случаи уже бывали, — кивнул Тагоми. — В нашем обществе, к сожалению, проблема пожилых людей еще не решена с должным вниманием. Много проблем с обеспечением, да и с медицинским обслуживанием. Именно китайцы учат нас бережному отношению к старости. А Германия, похоже, склоняет совсем к другому. Я понимаю дело так, что своих стариков они просто уничтожают.

— Германия, — пробормотал Бэйнс, снова потирая лоб. На него начала наваливаться сонливость. Таблетка, что ли, действовать начала?

— Будучи из Скандинавии, вы, несомненно, имеете много контактов с Арийской Европой? Например, в ракету вы садились в Темпельхоффе. Как вы считаете, насколько там распространены подобные мнения? Вы нейтрал, скажите, пожалуйста, ваше мнение на сей счет.

— Я не понял, о каких мнениях вы говорите? — потряс головой Бэйнс.

— Об отношении к старикам, к больным, к ущербным. К сумасшедшим, к калекам, к беспомощным. К людям, в той или иной степени бесполезным для общества. «Какая польза от новорожденного?» — задавался, помнится, вопросом один из англосаксонских ученых, философ. Знаете, я запомнил его вопрос и многократно о нем думал. Так вот — в самом деле, от них нет ни малейшей пользы. В самом деле.

Мистер Бэйнс произнес нечто, что можно было воспринять как несогласие.

— Разве же не очевидная правда, — продолжил Тагоми, — что человек не может быть орудием в руках другого человека? — Он наклонился в сторону Бэйнса. — Прошу вас, скажите, что думают на сей счет нейтральные страны? Скандинавы?

— Не могу точно сформулировать, — попытался ускользнуть Бэйнс.

— Во время всей войны, — продолжал Тагоми, — я занимал не слишком важный пост в одной из провинций Китая. В Шанхае, если точно. И там, в Хонгку, было еврейское поселение — тех евреев, которых на неопределенный срок интернировало Императорское правительство. Содержали их на средства «Джойнта». И вот нацистский представитель в Шанхае потребовал их всех перерезать. Я помню ответ моего начальника. Он сказал так: «Это противоречит заключенным соглашениям в гуманитарной сфере». И отверг запрос как варварство. Меня эта история весьма впечатлила.

— Да, — кивнул Бэйнс.

«Он что же, пытался подстроить какую-то ловушку?» — спросил он себя. И моментально насторожился.

— Евреи, — продолжал Тагоми, — всегда рассматривались нацистами в качестве азиатов и представителей не белой расы. Сэр, подобный взгляд на вещи никогда не упускался из виду официальными лицами Японии, даже времен Военного Кабинета. И я никогда не обсуждал этот вопрос с жителями Рейха — с теми, с кем мне доводилось встречаться.

— Хорошо, — прервал его Бэйнс. — Я скандинав, а вовсе не немец. И за них мне рассуждать трудно. — Он встал и направился к двери. — Возобновим нашу дискуссию завтра. Прошу меня извинить. Сегодня думать я уже просто не в состоянии.

По правде, мысли его сделались совершенно ясными. «Надо выбираться отсюда, — понял он. — Этот человек и так уже загнал меня слишком далеко».

— Простите ослепление фанатика. — Тагоми поднялся, чтобы открыть дверь. — Философствования увели меня от простых человеческих необходимостей. Будьте любезны, сюда.

Он сказал кому-то несколько слов по-японски, открылись наружные двери. Появился молодой японец, который поклонился и уставился на мистера Бэйнса.

«Мой шофер», — подумал Бэйнс.

«Или же все это результат моих идиотских донкихотских разглагольствований в салоне „Люфтганзы“? — внезапно пришло ему на ум. — С этим, как его? Лотце? Он связался с японцами. Каким образом?»

«Лучше бы я ему всего этого не наговорил, — подумал Бэйнс. — Но что поделаешь. Поздно каяться».

«Не подхожу я для всех этих дел, — вздохнул он, — совершенно не подхожу».

Но тут же передумал. Нет, ничего страшного. Швед бы ответил Лотце именно так. Все в полном порядке, не надо просто быть таким мнительным. Здесь совсем другие нравы. Не надо проецировать