— Летает потихоньку. То есть за время вашего отсутствия никаких происшествий не случилось.

— Ну-ну. Вернусь — проверю. А прокладки новые как, держат?

— Давление в норме, сэр.

— Что господин адмирал?

— Да вроде ничего. Ругается.

— В чем дело? — тут же насупился Боровский.

— Говорит, без вас на борту непорядок, господин коммандер, сэр! Бардак, говорит.

— Наверное, опять в коридоре на голую бабу наткнулся, — пробормотал Боровский.

— Да вы что, сэр! Какие могут быть голые бабы, мы же под ускорением шли…

— Голая баба — это такая вещь, друг мой, — сообщил Боровский глубокомысленно, — которая всегда может быть…

Сержант на всякий случай подался назад.

— Ну хорошо, — сказал Боровский. — Спасибо за новости. Продолжайте разгрузку. Много там еще?

— Ужас. А дежурный по складам говорит, что уже класть некуда.

— Дежурному я потом объясню, как пользоваться складскими помещениями. Будет ерепениться, скажите: Боровский приказал, и все тут. Ладно, ступайте грузить.

— Простите, сэр, но вы говорили, что когда…

— Работайте, молодой человек. Отдыхать на том свете будем.

Расстроенный сержант выполз задом из кучи, начал спускаться, зацепился за какой-то ящик и грохнулся вниз.

— Ну? — спросили его.

Сержант вместо ответа покрутил у виска пальцем.

— Разделимся пополам, — сказал он. — Половина грузит, половина лежит. А то ведь так и надорваться недолго.

— Ты бы сначала микрофон выключил, кретин! — раздался из динамика голос Боровского. — Ну сколько вас учить можно, остолопов, таким элементарным вещам?! Совершенно не умеете нести службу. Прямо стыдно мне за вас…

Эндрю сидел на краю бассейна, почесывая отмытую до красноты задницу, и наблюдал, как поднимается вода. Бассейн на «Гордоне» был двадцати пяти метров в длину, прямо как в дорогом отеле на Земле.

Ива вышла из душевой и прикрыла за собой дверь.

— Может, запереть? — спросил Эндрю.

— Да никто не придет, — ответила она. — Спят все. Один Боровский в грузовом шлюзе, никак от своего барахла оторваться не может.

— Ну, тогда иди ко мне.

— А вот не подойду.

— Это почему же?

— Ты меня сначала поймай.

— А если не поймаю?

— Почему не поймаешь? — удивилась Ива. Она тоже была сейчас, как и Эндрю, вся розовая и с ног до головы в мелких капельках воды. Кто не ходил неделями в спецкостюме, не знает, какой это кайф — раздеться и встать под душ. — Еще как поймаешь, — сказала Ива, заглядывая издали Эндрю между ног.

— Вот теперь уже вряд ли. Бегать неудобно.

— А я поближе к тебе подойду.

— А можно еще?

— У-у, противный! Вот тебе за это! — Ива рассмеялась и кувыркнулась с бортика головой вниз, подняв радужный фонтан брызг.

— Ах, так! — закричал Эндрю. — Ловите торпеду, капитан! — и тоже бросился в воду.

Ива плавала неплохо, но Эндрю еще лучше. Несколько минут он гонял ее от бортика к бортику, а потом зажал в углу, возле лестницы, повернул лицом к себе и крепко обнял.

— Сейчас вы будете торпедированы, капи… — договорить он не успел, потому что его уже целовали, жадно и даже где-то взахлеб. Через мгновение оба от полноты чувств ушли с головой под воду.

Сначала они делали это в бассейне, что оказалось для обоих ново и интересно. Потом выяснилось, что все-таки нужно за что-то держаться, а держаться уже не было сил, и они перебрались на бортик. И там, на бортике, на пластиковом матрасе, который забыл оприходовать Боровский, произошло нечто волшебное, во что Ива раньше отказывалась верить. Эндрю сделал ей так безумно хорошо, что Ива громко кричала и под конец даже на миг потеряла сознание.

— Что ты со мной делаешь? — прошептала она, с трудом приходя в себя.

— Я тебя люблю, — ответил Эндрю очень серьезно.

— Милый… — Ива провела кончиками пальцев по его изувеченной груди, потом взяла за руку и поцеловала длинный белый шрам. — Это ведь не на скауте было, врунишка, — сказала она. — Это тот самый десантник? «Декард»?

Эндрю кивнул.

— Ты обещал рассказать мне, — напомнила Ива. — Не забудь. Эндрю откинулся на спину и провел ладонью по глазам.

— Все рассказать? Как было на самом деле?

— Ты не можешь? Тебе запретили? — догадалась Ива.

— Мне запретили, — кивнул Эндрю. — Но тебе я могу. Наверное, ты должна это знать. Понимаешь, любимая, ты… Если можно применить к тебе это слово, ты — рыцарь. Честный вояка. Адмирал Успенский в молодые годы, с той лишь разницей, что ты женщина, а он мужчина.

— Не исключено, — легко согласилась Ива. — Рашен мне как родной. Иногда кажется, что мой отец такой же был.

— Вы действительно очень похоже себя ведете. Мне хорошо видно со стороны, ведь я Рашена много лет наблюдал. И он тебя за это любит, за то, что… Как бы сказать. Понимаешь, он всегда был готов к подвигу. Это у него такая реакция на опасность — не бежать, не прятаться за других, а встать лицом к беде и совершить поступок. Даже через силу, даже через «не могу». Он и меня этому учил. Не вышло. Я по жизни не рыцарь совершенно. Мне для подвига нужен очень серьезный повод.

— Повод для подвига! — продекламировала Ива. — Не звучит. Мягко говоря, издевательская метафора.

— А я к этому и веду. Бывают люди, которые в нештатной ситуации борются только за свою жизнь. Ты можешь спасать целый корабль, но делаешь это на инстинкте самосохранения. И таких людей большинство. А есть немногие, в первую очередь спасающие других, исполняющие какой-то долг, ну, ты понимаешь… Таким повода не нужно, у них серьезное решение принимается на другом уровне. По велению сердца, как принято говорить. Вот такие вы с Рашеном. А я — из тех, из большинства.

— Ну и что?

— Понятия не имею, — сказал Эндрю. — Это я просто думаю вслух.

— Ты что-то не так сделал на «Декарде»? — осторожно спросила Ива.

— Не знаю. Может, ты мне объяснишь, так или не так.

— Пойдем в каюту, — предложила Ива. — Ляжем, обнимемся, я буду тобой любоваться, а ты мне будешь рассказывать.

— А можно я тоже буду тобой любоваться? — спросил Эндрю, впервые улыбнувшись с того момента, как ударился в философию.

— Обязательно! — рассмеялась Ива.

Как и все десантики, «Рик Декард» был цилиндрической самоходной баржой километровой длины, густо облепленной снаружи посадочными средствами. Половину внутреннего объема «Декарда» занимали тренировочные залы и казармы на тысячу пятьсот человек, другую — ходовая часть и служебные помещения экипажа. Орудий десантнику не полагалось, его задачей было таскаться в хвосте атакующей эскадры и после артподготовки бросать на поверхность тяжело вооруженную пехоту.

Пушечное мясо, в роли которого выступал размещенный на «Декарде» усиленный десантно-штурмовой полк, мало походило на легендарный земной спецназ времен Заварухи. Диверсионные группы, где каждый боец стоил целого пехотного взвода, ушли в прошлое за ненадобностью. Осталось только название: «десант». Еще остались устрашающие эмблемы, гордые лозунги и разноцветные береты. Только люди были совсем другие. Земля не могла расходовать на войне ценный материал. В десант шли отходы воспроизводства. Человеческий шлак.

Вернер часто бывал в казармах, проверяя работу систем жизнеобеспечения. Сначала он появлялся там с ремонтной бригадой, но вскоре стал ходить один. Так ему показалось надежнее. Он предпочитал дать кому-нибудь из солдат подержать свои тестеры, на что бойцы легко соглашались с почти детской гордостью. Это было полезнее для здоровья, чем телом заслонять техников, которым десантники так и норовили заехать в лоб. Профессиональные астронавты слишком открыто выказывали десанту свое презрение. А Вернер, хоть и тоже астронавт, был другой. Он хорошо понимал, что значит считаться изгоем. Поэтому в казармах его не обижали и держали почти за своего. Он даже завел себе там подружку во взводе связи — красивую, тупую как компьютер, мускулистую, психопатичную и бисексуальную. Это было серьезное достижение: обычно барышня из десанта скорее дала бы астронавту в рыло, чем еще чего-нибудь.

Экипаж глядел на Вернера косо, плевался за его спиной и объяснял такие выкрутасы тем, что Эндрю русский, человек без роду и племени, а значит, по жизни неразборчивый в связях. Вернер молча занимался своим делом. Обстановка на «Декарде» его раздражала. Он не ходил раньше на кораблях, где люди делились на «летный состав» и «пехотное быдло». Между экипажем и его живым грузом был перманентный конфликт, всегда готовый вылиться в драку. Вдобавок неврастеник Фуш этот конфликт не только поддерживал, но и разжигал, ежедневно собачась с десантным начальством.

Эндрю с удовольствием свалил бы из этой клоаки, но у него была на тот момент ограниченная годность «по психике». Старые травмы, полученные на «фон Рее», давали себя знать. Эндрю принимал транквилизаторы и с нетерпением ждал очередной медкомиссии. В дрязгах между флотскими и пехотой старался не участвовать и вообще держался особняком. На судне было неспокойно, а в случае больших неприятностей Эндрю предпочел бы оказаться на стороне тех, кто лучше обучен рукопашному бою.

Тем более что он десантников научился жалеть.

В десант нанимались интеллектуально отсталые и бесплодные. Зачастую рейнджер страдал и тем и другим сразу. Вся система вербовки строилась на убеждении человека в том, что лет за десять он (если выживет, конечно) заработает себе на сложную операцию или покупку донорских клеток. Некоторым десантникам на самом деле удавалось, пройдя огонь и воду, выйти на пенсию и завести детей. Но большинству уже сама армейская жизнь казалась достаточной премией. Вырваться в армию с должности оператора гидропонной фермы или наладчика промышленных роботов тоже было непросто — требовались хорошие физические кондиции, выносливость и придурковатая отвага. Десантники гордились собой и искренне любили свой образ жизни. Если ты с четырнадцати лет гонял комбайны по хлорелловой плантации, а придя домой, сам должен был думать, чего тебе пожрать и на какие деньги, то, конечно, четкий и размеренный казарменный быт покажется раем. Ты окружен грубоватой, но реальной заботой, всегда сыт, чисто вымыт и не страдаешь недосыпанием. Короче, вытащил счастливый билет. Тем более что десантников заставляли учиться. Некоторых просто грамоте, а немногих и в университетском объеме. В десанте не было элиты, точнее, ее взращивали из