осколками бетонный мост. Некогда он вел к воротам в исчезнувшей стене.

Мы подошли к нему, пересекли высохший ров и вступили на территорию Цитадели. Следовавшие за нами детишки остановились и не стали переходить на другую сторону, а один из них что-то крикнул нам вслед.

– Он говорит, – перевела Сьюзан, – что это государственная собственность, и мы не имеем права здесь находиться. И еще он говорит 'тханх тхан' – привидения.

– Здесь всегда так учат детей, когда хотят держать их подальше от мест, где могут лежать неразорвавшиеся боеприпасы.

– Наверное, ты прав. Так что давай постараемся не наступать на неразорвавшиеся снаряды, иначе сами превратимся привидения.

– Держись дорожек.

– Пол, здесь нет дорожек.

– Тогда ступай полегче.

Мы стояли в центре луга, который раньше был городом.

– Здесь было место для парадов, – припоминал я. – А военная часть крепости на другой стороне поля.

– Неужели не забыл?

– Как будто. Я был здесь всего раз – участвовал в идиотской церемонии награждения. Южновьетнамская армия любила такие мероприятия.

– Тебя здесь награждали?

– Да. Медалью за примерное поведение.

– А что это такое?

– Крест за отвагу наподобие французского. Как мне кажется, эквивалент нашей Бронзовой звезды[81].

– За что ты ее получил?

– Трудно сказать. Вся церемония проходила на вьетнамском языке.

– Ну что ты, Пол. Ты же знаешь, за что тебе ее дали.

– Знаю. Пропаганда. Они снимали все на пленку, а потом показывали перед демонстрацией художественных фильмов во всех шести или около того кинотеатрах, которые в то время работали в стране. 'Наши храбрые американские союзники...' и так далее и тому подобное. Вьетнамцы взяли списки наших награжденных и дали нам свои, аналогичные по значимости, награды. Я получил Бронзовую звезду за долину Ашау без всяких церемоний. А вьетнамцы вручили мне крест 'За отвагу' со всевозможной помпезностью.

– Тебе дали копию пленки? – спросила Сьюзан.

Я улыбнулся:

– Это был фильм. Тогда не существовало видеомагнитофонов. А если бы существовали, мне бы пленку не дали, а продали.

– Может быть, удастся найти оригинал в архивах в Сайгоне?

– От всей души надеюсь, что фильм взорвали.

– Ты сентиментален.

– Точно. Так вот, я стоял здесь с сотней других американцев, и вьетнамский полковник чмокал меня в обе щеки. Был июнь или июль, температура на плацу поднялась до девяноста градусов. Но моя переформированная рота, которую пополнили целками – так называли только что прибывших из Штатов ребят, – находилась в охранении, поэтому у меня не было причин для недовольства. Я надеялся, что после показательного номера успею заскочить в пару-тройку баров, но американская армия взяла на себя труд распихать нас всех по грузовикам и доставить обратно в район высадки Шарон, которого, как я понимаю, больше нет. – Я посмотрел на Сьюзан и спросил: – Ну как, я стоящий ухажер?

Она улыбнулась и просунула руку в мою ладонь.

– Какое это переживание для тебя.

– А для тебя... последняя остановка. Я как бы провез тебя по своему первому вьетнамскому туру: Бонгсон, ноябрь и декабрь шестьдесят седьмого, Куангчи во время новогоднего наступления в январе и феврале, Кесанг в апреле и Ашау в мае. Затем опять провинция Куангчи, где я оставался, пока в ноябре не прибыл в базовый лагерь, где собрал пожитки, перелетел в Дананг, а оттуда в Сан-Франциско.

– Должно быть, хорошенький у тебя получился уик-энд во Фриско, – предположила Сьюзан.

– Собирались как следует покутить с другими возвращавшимися домой парнями, но нас там не ждали.

Она промолчала.

– Но если честно, – продолжал я, – было не до гулянок. Я несколько дней не вылезал из гостиницы – пытался выправить мозги... каждые полчаса вставал под душ и спускал воду в унитазе, все время смотрел телевизор, выдул две бутылки джина и не переставал себя щипать, чтобы убедиться, что это не сон. А потом улетел в Бостон. Но мозги до сих пор набекрень.

– А что, не было никакой реабилитационной помощи?

Я чуть не рассмеялся.