чувствовать его стук. Оно сделалось таким тяжелым, что мне больно было нести его в груди. Мы с Эрминией будто взяли друг у друга в плен. Если она не остановится, я убью Бидона, если я убью Бидона, она нас разобьет…

Она почувствовала, что нашла верный ход и должна выиграть этот тайм. Она уверенным голосом сказала:

— Бросай пистолет в окно!

— Где ты это вычитала? В журнальчиках для домохозяек?

— Если не бросишь, я привезу тебя прямо во двор жандармерии!

— Ну-ну. Только там скажут: «Что за безобразие? Чьи это мозги размазаны по лобовому стеклу?»

— А через день и твоя рожа будет смотреть в небо из корзины с опилками!

— Но зато я еще успею порадоваться тому, что ты подохла как собака!

— Плевать мне на это!

И самое скверное, что ей, похоже, действительно было на это плевать.

Мы на всех парах мчались в направлении Бриньоля и проскакивали поселки на такой скорости, что крестьяне прижимались к стенам домов. Нам вот-вот Должны были упасть на хвост мотоциклисты.

Я повернулся к Бидону.

— Слушай, крысиная жопа, так нам всем настанет конец. Сделай что-нибудь, если хочешь жить!

Он был более чем бледен. От страха у него под глазами появились круги в пол-лица. Он будто только что освободился из лагеря для политзаключенных.

Он вопросительно посмотрел на меня. Этот поединок между мной и его дочерью наполнял его ужасом, сковывал по рукам и ногам.

— Выключи зажигание, Бидон!

Он посмотрел на приборную доску.

Эрминия завопила:

— Не трогай, или я всех нас убью! Мне надоело, что тебя все постоянно обувают! Всю свою жалкую жизнь ты или сидел, или вытаскивал из огня каштаны, чтоб ими обжирались другие!

От этого Бидона передернуло. Он разом вспомнил все свои пятьдесят лет — пятьдесят лет унижений и неудач. Он созрел для первого по-настоящему геройского поступка; у него встали поперек горла все эти тюремные решетки, заношенные костюмы, грязные рубашки, перекрученные галстуки…

Он сполна нахлебался обманов и арестов. Слишком многие воспользовались им как отмычкой и выбросили после употребления…

Но на этот раз, благодаря своей дочке, он стал хозяином положения. Небывалое мужество переполняло все его нутро, подсказывало ему, что он ничем не отличается от сверхчеловека…

— Гони, гони! — крикнул он Эрминии.

Мне стало его жаль.

— Я тебя понимаю, Бидон, — проговорил я. — Я тебя понимаю. Но не будь ты идиотом! Слушай, у меня к тебе предложение. По-моему, честное. Я отдаю вам пять миллионов, и Эрминия останавливается. Я оставляю вас на дороге и уезжаю. Если согласен, скажи…

— Как же, поверю я тебе! Мы остановимся, а ты нас угрохаешь!

— Тогда остановитесь посреди какой-нибудь деревни. Разделим деньги, и вы с девчонкой останетесь… Не буду же я палить в вас на глазах у всего народа, черт побери!

Помолчав, он ответил:

— Нет… Пять — это мало. Ведь дело провернул я! А сколько дерьма уже успел нажраться! Делим пополам, а не хочешь — пропадай все пропадом!

Я задумался. Эрминия слегка повернула голову ко мне, рискуя разбить машину вдребезги.

— Соглашайся! — сказала она. — Это справедливо. У тебя останется десять миллионов и машина. Сообщать в полицию мы, сам понимаешь, не станем. Папа не горит желанием с ней встречаться.

Главное было заставить ее остановиться. А там уж поглядим, что дальше…

— Ладно, согласен.

Она перестала мчать как безумная, и все же на каждом повороте мне казалось, что мы вот-вот попадем в те края, где передвигаются только на крыльях.

— Хватит играть в «Формулу-1», раз уж мы договорились, — проворчал я.

— Что, боишься? — радостно хмыкнул Бидон.

— Нет, Бидон, я не боюсь. Я — как те люди, которым отсрочили смертный приговор: я готов подохнуть в любую минуту!

Некоторое время я смотрел на затылок девчонки. Шея у Эрминии была грациозной, как цветочный стебель, но больше не вызывала у меня сладкого волнения.

В этот раз я протрезвел окончательно.

Стоит хоть немного попрыгать с бабой в кровати — и начинаешь думать, что она твоя собственность… Иллюзия, самообман! Женщина принадлежит и подчиняется только самой себе, только своим капризам… И зачастую наиболее далека от вас именно в тот момент, когда вам уступает. Я был рад, что понял это. Так, по крайней мере, честнее. Теперь я знал, как себя вести и что говорить, а это всегда важно.

Мы подъезжали к Бриньолю, Возбуждение Бидона понемногу улеглось. Он, небось, говорил себе, что десять миллионов — вполне приличное утешение, и уже начинал размышлять, чем они с дочерью займутся дальше.

А я в это время думал о том, что деньги им оставлять жаль. Жаль и вообще неправильно. Эти люди обманули меня по полной программе, воспользовались мною, чтобы потом бессовестно бросить. При этой мысли вся моя гордость вставала на дыбы. К тому же Бидон был жалким неудачником, и я ронял свое достоинство, заключая сделку с таким ничтожеством, как он. Если я начну спускать флаг перед подобными поганками, мне останется только искать спокойную нудную работенку страхового агента.

В поселке Эрминия начала притормаживать.

— Нет, — сказал я. — Не здесь! Прежде чем вас высадить, я хочу подъехать как можно ближе к Эксан-Прованс. Вперед!

Эрминия резко затормозила и обернулась.

— Или здесь, или нигде, — заявила она.

Мы стояли у тротуара, по которому проплывала оживленно кудахтающая толпа. В этом месте как раз ремонтировали дорогу, и мы явно мешали движению. Стоявший недалеко полицейский поглядывал в нашу сторону, готовясь разобраться с нами, если мы через минуту не уедем.

Стерва отлично выбрала место для остановки…

— Так что, делим? — воскликнул Бидон, указывая на коробку.

— Слушай, дядя: если мы сейчас же не уедем, никаких денег, ты не получишь.

— Зато ты получишь. По морде, В комиссариате. Да еще как!

— Ладно, положим, ты меня сдашь, но тогда и твоя дочурка хорошенько отдохнет в тюряге. Не забывай, что она была со мной, когда я застрелил почтальоншу.

— Ладно, папа, давай проедем дальше, — вмешалась Эрминия. — Раз он так настаивает…

Я заметил, что при этом она легонько толкнула его коленом. Это еще что такое? Нужно было приготовиться ко всему. Эта паршивка одна стоила целого змеиного клубка. Она могла придумать массу гадостей — одна гаже другой…

Она молча поехала дальше. Когда мы поравнялись с постовым, он слегка погрозил нам пальцем — мол, ай-ай-ай, нехорошо… Знай он, с кем имеет дело, мигом схватился бы за пистолет!

Мы снова выбрались на открытое шоссе. Солнце пекло хуже, чем летом; гудрон сверкал, как алмазные россыпи.

Бидон выругался.