— Слушай, Канут, хватит с меня твоих фокусов… Не думай, что тебе удастся меня напарить. Так и быть: едем дальше, но при условии, что ты выбросишь пушку в окно, понятно?

Я посмотрел на спидометр: он снова показывал сто пятьдесят. У Эрминии это, похоже, уже вошло в привычку. Как это ни парадоксально, она чувствовала себя в безопасности только после того, как превышала допустимый предел скорости…

— Выбрасывай оружие, Капут… — приказала она.

— Иначе что? — спросил я.

Наступила пауза: мой вопрос привел ее в замешательство.

— Иначе мы врежемся в дерево!

— Что у тебя за тяга к коллективным самоубийствам! — усмехнулся я. — Сходи как-нибудь к психоаналитику.

Вдруг Бидон воскликнул:

— За нами гонятся!

Я обернулся и посмотрел в заднее стекло. Все дальнейшее произошло мгновенно. Я успел увидеть, как уходит вдаль пустая дорога, потом услышал негромкий свист и, когда поворачивался обратно, получил феноменальный удар по черепу.

Все вокруг подернулось красной пеленой, но сквозь эту пелену я увидел Бидона, стоящего на коленях на переднем сиденье с разводным ключом в руке. Он снова замахнулся ключом; я отклонился в сторону; удар пришелся по левому плечу, и всю грудь обожгла острая боль.

— Бей! Бей! — вопила рыжая стерва.

Машина выписывала резкие зигзаги: движения Бидона мешали Эрминии управлять.

Подлец поднял ключ в третий раз… Вот зачем эта гадина толкала его коленом в Бриньоле! Она, наверное, заметила в дверном кармане рукоятку ключа, и это навело ее на мысль устроить мне такую ловушку.

Красная пелена уже рассеялась. Башка у меня оказалась крепкой. К тому же ключ был слишком длинным и задел за крышу машины; это смягчило удар.

Я поднял пушку и выстрелил. Пуля ударила в лобовое стекло, и оно мгновенно сделалось матовым. Бидон выругался, тормоза отчаянно завизжали, машина заходила ходуном, и в следующую секунду в ней словно произошел ослепительный взрыв.

Мне показалось, что я присутствую на праздничном фейерверке… в качестве ракеты.

Удар, Оглушительный грохот… Затем — тишина. Мы все-таки врезались в дерево. Еще бы: Эрминия столько раз нам это обещала! Правда, произошло это случайно и глупо, когда никто этого уже не хотел.

Бидон уже не мог поделиться своими впечатлениями: он раскроил себе череп о стойку лобового стекла.

Что касается Эрминии, то она из последних сил пыталась набрать в легкие воздуха. Ее зажало между приборной доской, которая ушла далеко назад, и спинкой сиденья. Она стояла на коленях, верхнюю часть ее туловища развернуло ко мне; она задыхалась и тихо скулила; у нее, похоже, был сломан позвоночник.

Я же остался цел и невредим. Пассажиры, сидящие сзади, отделываются при авариях намного легче.

Я сделал глубокий вдох: все было в норме. Больше всего болело плечо — от удара ключом.

— Ну как, понравилось, Эрминия? — со смехом спросил я.

Ее глаза расширились от предсмертного ужаса и были слегка затуманены; рот продолжал судорожно раскрываться, хватая воздух, который не мог найти дороги к легким.

— Что, скрючило тебя, сучка? Погоди, скоро подохнешь… Будешь знать, как строить из себя роковую женщину…

Я сунул пистолет в карман и ударил ее по щеке — за все прошлое. Согласен, это было не слишком красиво, но я не смог удержаться. Слишком уж я на нее злился. Злился еще и за то, что она умирала так глупо и так быстро. Мне казалось, что она заслуживала худшего.

Я навалился на правую дверцу, которую крепко заклинило, с трудом открыл ее и ухватил посылку, лежавшую на коврике у сиденья.

Эрминия умерла, когда я выходил из машины. Она вся склонилась вперед, как марионетка, которую перестали держать за нитки…

Несколько секунд я смотрел на них. Они застыли, смешно повернувшись друг к другу спиной, как благополучные супруги в своей постели.

Однажды я повстречаю их в аду или на небесах, в зависимости от божьей милости, — и мы вместе посмеемся над этими трагическими минутами.

Дорога была сказочно пустынной, но я подозревал, что долго это не продлится.

Первый же водитель обязательно остановится, когда увидит разбитую машину. И если я буду вертеться рядом, это покажется подозрительным. Мне нужно было поскорее исчезнуть.

Я побежал через поле, не разбирая дороги, опьяненный чистым воздухом и своей победой.

Вдали послышался шум мотора. Я остановился и обернулся. К месту аварии приближался здоровенный грузовик.

Я бросился на землю, чтоб меня не заметили, и стал ждать. Но грузовик проехал не останавливаясь. Значит, были еще на свете такие же злыдни, как и я!

Я пошел дальше, и через десять минут меня уже не могли заметить с дороги. Я брел вдоль реки, над которой носились полчища стрекоз.

Я уже изрядно устал и хотел есть, поскольку так и не успел с утра ничего проглотить. Растянувшись на траве и положив под голову коробку с деньгами, я задумался о своей дальнейшей судьбе.

Теперь уж — хватит играть с огнем. После всех этих подвигов нужно было основательно затаиться. По крайней мере, избегать больших городов, портов, не появляться на шоссе.

Я попытался сориентироваться; ближе всего находился Маноск. Это был небольшой городок, словно созданный для того, чтобы спокойно отдыхать в нем после бурных событий. К ночи я непременно найду постоялый двор, где и засну, сожрав яичницу с салом… У меня даже слюнки потекли. Да, яичницу из дюжины яиц, утыканную кусочками сала, поджаристыми снаружи и сочными внутри…

Эта чертова яичница и придала мне сил. Я устремился ей навстречу, как араб стремится в Мекку. Я шел и приговаривал:

— Жрать хочу… О, как я хочу жрать!

И это идиотское бормотание помогало мне брести все дальше и дальше по рыжеватым равнинам, пахнущим свежей лавандой.

— Топай, Капут, топай. Скоро пожрешь. Яичницу, желтую, жирную… Неси свои миллионы, парень… А когда поешь, заснешь в деревенском домике, проснешься с петухами… Завтра будет солнце… Яркое, как раз такое, как ты любишь… Через несколько дней доберешься до Парижа. Обменяешь там свои доллары маленькими партиями, чтобы не привлекать внимания… Не все — только часть… Остальные спрячешь… Заделаешь себе новые документы — и уедешь из Франции. Она прекрасна, но ты ее утомляешь… Ты неисправим, Капут… Тебе обязательно нужно кого-нибудь угробить, Поэтому лучше тебе убраться подальше и сидеть тихо..

Воздух становился все свежее, особенно у реки. Вокруг не было ни души.

Я уже не думал об Эрминии и о Бидоне, то есть не думал о них как о живых людях. С ними было покончено, В этот момент вокруг них, наверное, уже суетилась целая толпа, и Эрминию укладывали на высушенную солнцем и обгаженную бродячими собаками придорожную траву.

Я больше не думал об останках Рапена, гнивших на итальянском кладбище. Не думал о том несчастном страже порядка, который на несколько минут возомнил себя комиссаром Мегрэ. Не думал о почтальонше… Я победно шагал по полю, мягкому, как пушистый ковер.