И привыкание, как к наркотику. Ты всегда считаешь, что можешь с легкостью бросить, но всегда оказывается, что тебе нужно еще и еще, что для удовлетворения этой потребности ты готов на любые расходы, не пожалеешь ни сил, ни времени. Аплодисменты, крики и визг, свист и топот толпы поклонников и хитроумные, сумасшедшие или попросту жалкие попытки прорваться через все линии нашей обороны, чтобы увидеть вас один на один, с глазу на глаз, чтобы просто взглянуть на вас, обнять, что-то пробормотать или – с мольбой и надеждой – сунуть вам в руки записанную кассету.
Для Дейви и Кристины, находившихся в фокусе всего этого безумия, оно значило куда больше, чем для меня, – потому что они были не такие, как я, настолько не такие, что казались иногда представителями другого биологического вида. Они купались во всеобщем поклонении, наслаждались им, ненасытно упивались, в то время как я, при всех моих стараниях, так и не научился воспринимать свою куда более бледную известность легко и естественно, как нечто само собой разумеющееся.
Первое время все это было приятно, затем, и довольно долго, – ново, необычно, интересно и увлекательно, но уже после первых турне наши преданные, восхищенные слушатели начали действовать мне на нервы.
Толпа, ее непомерная, давящая масса. Угрожающая темнота зала, топот, рев и улюлюканье невидимых, обложивших нас орд. А то, сколько времени требуется им, чтобы узнать песню…
Господи, да я же могу признать любую песню любой, хоть малость знакомой мне группы по первому такту; несколько первых нот вступления, и я уже знаю, что это такое. А мы начинаем играть вступление точно так же, как оно записано на пластинке, но проходят секунды и секунды, такты и такты, прежде чем наши фэны узнают наконец старую, обожаемую ими песню и начнут заглушать нас своим хоровым пением. Я было думал, что, может, это временная задержка, что это звук так долго идет от нас к ним и обратно, но оказалось, что нет, ничего подобного, просто люди очень медленно соображают.
Я не человек толпы, стадное поведение абсолютно мне чуждо, я его даже не понимаю. Я никогда не ощущал себя частью людской массы, даже на футбольных матчах. Ни на одном массовом зрелище, будь то концерт, кинофильм, спортивная игра или что-либо еще, я не отдаюсь полностью происходящему. Какая-то часть моего сознания сохраняет отстраненность, наблюдает за окружающими, интересуется их реакцией, а не тем, на что они реагируют.
Да и вообще мне многое не нравилось, скажем – люди, желавшие узнать, какой ты пользуешься зубной пастой, какое у тебя счастливое число и в чем ты спишь, или деревенские придурки, твердо убежденные, что лишь он/она может составить счастье Кристины или Дейви или – Господь сохрани и помилуй – их обоих враз.
И еще христиане. Как вспомнишь, так вздрогнешь. Фундаменталисты, люди, рядом с которыми Амброз Уайкс со своим «капризом» казался весьма здравым, уравновешенным и разумным человеком.
Сам же я и виноват, не нужно было трепать языком.
Это произошло во время нашего первого большого турне по Штатам. Как правило, я с радостью отдавал все разговоры на долю Дейва и Кристины, они у нас были красавец и красавица, в то время как я сильно смахивал на какого-нибудь злодея из фильмов о Бонде, совсем не та фактура, которая требуется для прайм-таймовой телепрограммы или журнальной обложки. Но вот в Нью-Йорке некая приятная, интеллигентного вида девушка захотела проинтервьюировать не кого-нибудь, а конкретно меня, для университетского, как она сказала, журнала. Я согласился, решив про себя, что при первом же вопросе насчет того, какой у меня любимый цвет или как мне нравится быть богатым и знаменитым рок-идолом, я разыграю свой обычный спектакль: превращусь в тупого, косноязычного заику.
Однако она задавала вполне разумные вопросы; некоторые из них даже заставляли меня серьезно задуматься, увидеть вещи с новой, неожиданной стороны, а ведь обычно мы только и делали, что по сотому разу пережевывали одни и те же ответы на одни и те же вопросы. Умненькая, симпатичная, острая на язык журналистка произвела на меня самое хорошее впечатление, я даже назначил ей свидание – после того, как она вежливо отвергла приглашение на нашу послеконцертную пьянку. И я ведь совсем не пытался ее заклеить, не лапал и даже не заигрывал; я вел себя как настоящий джентльмен, сказал, что мне очень понравилось с ней разговаривать и не могли бы мы встретиться еще в будущем.
Эта сука продала свою писанину в «Нейшнл инквайрер». Примерно два процента нашего интервью касалось религии, три – политики, и еще процентов пять – секса. Согласно газетному тексту, мы только на эти темы и говорили.
Уэйрд подавался в этой статье как коммунистический атеист, готовый отодрать любую особь женского пола, да и не только женского (я признался ей, что спал однажды с одним парнем, просто чтобы посмотреть, на что это похоже; оказалось, что ничего интересного, и чтобы поддержать эрекцию, мне приходилось все время думать о женщинах, и потом я твердо решил избегать содомии в любом ее варианте. В целом впечатление было не то чтобы совсем уж неприятное, но у меня не было ни малейшего желания повторять подобные эксперименты, и –
К югу от линии Мейсона-Диксона[65] наши пластинки складывали в кучи и жгли.
Неожиданно заметили, что на первой стороне «Жидкого льда» есть инструментальная пьеса «Route 666».[66] Число Зверя! Боже Иисусе Христе, спаси и помилуй, не выпускайте монахинь на улицу! Все это было, конечно же, шуткой, первоначально этот номер назывался «25/68», в соответствии с системой, применявшейся мной в те времена, когда мои песни существовали только в затрепанной школьной тетрадке, да на низкокачественной, высокошипящей кассете С-60, да промеж моих же ушей. «25/68» звучало слишком похоже на эту тему
Название себе и название, безо всякого там смысла, – и вдруг оно стало Знаком того, что я Поклонник Сатаны. Ну, а потом все мои тексты были изучены только что не под микроскопом. Профессора южных колледжей, где уровень учености столь высок, что сама мысль об эволюции считается святотатством, подробно доказывали в своих высокоученых статьях, что все мною написанное прямо нацелено на поругание Американской Семьи, Флага и Образа Жизни.
Это ж нужно было мне так вляпаться!
Собственно говоря, мы на этом ровно ничего не потеряли. Более того, на каждую пластинку, сгоравшую в этих жертвенных кострах, мы продавали три, четыре другие, ведь лучшей рекламы и не придумаешь. А группы вопящих, размахивающих флагами фундаменталистов стали естественной – и весьма зрелищной – частью наших дальнейших выступлений; эти психи таскались за нами повсюду, почище любых тебе
