группиз.
Куда неприятнее были угрожающие письма. У меня развилась самая настоящая мания преследования; я боялся не столько автомобилей со взрывчаткой и убийц, вламывающихся ночью в гостиничный номер, – от опасностей подобного рода можно защититься наемной охраной, – сколько снайпера с винтовкой, засевшего где-нибудь в зале. Дурь, конечно же, ведь и у входа, и в помещении всегда работали и полицейские, и те же самые охранники, но может быть, и не полная дурь. Люди решительные и предприимчивые всегда могут пронести винтовку заранее, а затем купить билет и войти в зал с чистыми руками, они могут даже устроиться туда на работу еще до нашего приезда – ведь график гастролей составляется заранее – и принести винтовку с оптическим прицелом в любой удобный для себя момент. Больше всего я боялся осветителей, ведь у них идеальные условия… сидит за каким-нибудь софитом человек со стволом типа «супер трупер» или «винчестер М70 магнум»…
Стоя на сцене, я чувствовал себя голым и беззащитным, большой, неподвижной, прекрасно освещенной живой мишенью; руки у меня потели, мысли путались, я едва справлялся с гитарой.
Втайне от остальной группы я начал надевать перед концертом бронежилет. Теперь я чувствовал себя поспокойнее, хотя и сгорал от стыда. Я мог выходить к невидимой в темноте зала толпе, играть для нее музыку, а затем, когда полиция растаскивала прущих на наш лимузин людей и мы, надежно укрытые за стальной броней и зеленоватым, чудовищно толстым стеклом, проползали мимо судорожно тянущихся к нам рук и разинутых, перекошенных ртов, вопящих бог уж знает что, направлялись в гостиницу, где так и кишели крепкие мужики с оттопыренными под мышкой пиджаками, и я думал о сумасшествии людей, хотевших разорвать нас на части, потому что они нас любили, и людей, хотевших разорвать нас на части, потому что они нас ненавидели, и я начинал чувствовать себя не таким уж и сумасшедшим – чтобы быть в этом мире нормальным, нужно окончательно свихнуться.
Для Великой Противоточной Дымовой Завесы, ведущей свою родословную от того осеннего дня, когда мы с Инеc сотворили облако и танцевали на горячем пепле, потребовалось несколько месяцев и сто тысяч фунтов. Эта кошмарная штука создавалась при помощи уймы сухого льда, вентиляторов, нагревателей, генераторов дыма и светотехники, как лазерной, так и обыкновенной.
Вентиляторные генераторы холодного углекислотного дыма располагались высоко над передним краем сцены, а генераторы обычного дыма, имевшие в дополнение к вентиляторам мощные нагревательные элементы, стояли внизу, по той же линии, но со сдвигом, так что их огромные, по два метра в поперечнике, сопла были направлены точно в заборные устройства, отсасывавшие теплый дым и стоявшие в промежутках между углекислотными машинами; аналогичные заборные устройства, отсасывавшие холодный дым, стояли внизу, в промежутках между генераторами теплого дыма.
Внутри всех генераторов дыма стояли прожектора, светившие соответственно вниз и вверх; кроме того, Завеса, состоявшая из перемежающихся потоков текущего вниз и бьющего вверх дыма, освещалась с различных направлений целыми батареями лазеров, прожекторов и стробов.
В самом полном варианте она состояла из двадцати четырех элементов, хотя конкретное число варьировалось в зависимости от размеров и формы сцены. Роскошная была штука, но уж очень капризная; устроить все так, чтобы потоки не перемешивались и, скажем, заборные устройства для теплого дыма не засасывали заодно и холодный дым из расположенных рядом генераторов, было очень сложно, отладка Завесы занимала куда больше времени, чем настройка всего акустического и осветительного оборудования, но когда уж она работала, зрелище получалось потрясающее.
Само собой, мы не могли все время загораживать сцену Завесой, как бы там она ни смотрелась; мы установили целую батарею мощных вентиляторов и чего-то вроде малость ослабленных мин направленного действия и потому могли не выключать Завесу, а пробивать в ней огромную дырку, появляться перед залом в мощном, подсвеченном сзади всплеске дыма, звука и света. Кроме того, у нас имелись большие операторские краны, движущиеся платформы и подвесные системы, позволявшие нам неожиданно прорываться через Завесу практически в любом ее месте.
Обкатав программу в привычных условиях – на британских слушателях и без Завесы, мы переправились через «лужу» и начали американскую часть своего мирового турне. После США нам предстояло посетить Южную Америку, Японию, Австралию и даже – впервые в нашей практике – Индию и Нигерию. Далее намечалось возвращение через Европу (Восточную и Западную) и Скандинавию с заключительной серией концертов дома, в Британии.
Незадолго до этого вышел наконец «Найфэдж»,[67] работу над которым мы начали еще в 1978 году. Мы записывали этот чисто инструментальный, кошмарно дорогой в производстве и непредвиденно длинный (намечался одиночным, а вышел двойным) альбом в течение двух лет, а затем убили еще год на его микширование. После таких заморочек работа над «And So The Spell Is Ended»,[68] выпущенным в конце 1979 года, казалась простой и быстрой, хотя этот альбом и был самым сложным музыкально и самым расточительным по студийному времени из всего, что мы когда-нибудь записывали, не считая «Найфэдж».
Даже песни из «Все кончилось» начали казаться мне слишком искусственными; некоторые треки из этого альбома заняли у нас больше времени, чем весь «Жидкий лед». Мы становились излишне придирчивыми, исхищренная филигрань звукооператорской работы, умноженная на беспредельные возможности микширования, заслоняла от нас самое музыку. Зачинщиком был Уэс с его вечным стремлением к недостижимому совершенству, но вскоре это поветрие коснулось и всех остальных. В нас появилось что-то такое… ну, не знаю. Пресыщенность, даже упадничество.
Оглядываясь назад, я удивляюсь, что это не случилось с нами много раньше, ведь мы и с самого начала не то чтобы очень рвались угождать вкусам улицы.
«And So The Spell Is Ended» стал платиновым буквально в наносекунду, он продавался лучше всего, сделанного нами прежде. Это был скованный, лишенный свободного дыхания, перепродюсированный альбом, собрание хромых, на костылях ковыляющих песен, и все же он продавался. Неделю за неделей он занимал первую строчку в американских чартах, некоторые магазины продавали его с ограничениями, чуть ли не по штуке в руки, в некоторых городах им торговали прямо с грузовиков. Я предложил выпустить для удовольствия воинствующих фундаменталистов специальное легковоспламеняющееся издание – запрессовать, к примеру, и в конверт, и в винил какую-нибудь пиротехнику, но это разумное, человеколюбивое начинание было грубо отвергнуто фирмой «Эй-ар-си», каковую к этому времени возглавлял не кто иной, как Рик Тамбер.
На этот раз очередь получать в Нью-Йорке платиновый альбом была моя. На церемонии вручения я сильно надрался и малость опозорился. Мне казалось, что я тогда же и потерял эту дурацкую штуку, но пару лет назад, уже тут, в церкви, она обнаружилась при разборке какого-то ящика со старым барахлом. Я извлек пластинку из стеклянного футляра и поставил ее на проигрыватель, чисто для смеха.
И услышал оркестр Джеймса Ласта.
Господи, у нас и лейблы-то разные.
