Казалось не мне одному. …Теперь на процессе своем Стоим почему-то втроем: Направо ворота, налево гаррота, А сзади лежит водоем. И праведник молвил: «Господь, Я долго смирял свою плоть, Мой ум упирался, но ты постарался — И смог я его побороть. Я роздал именье и дом, Построенный тяжким трудом,— Не чувствуя срама, я гордо и прямо Стою перед Вышним судом». Он смотрит куда-то туда, Где движется туч череда, И с полупоклоном рассеянным тоном Ему отвечает: «Да-да». И рядом стоящий чувак Сказал приблизительно так: «Ты глуп, примитивен, ты был мне противен, Я был твой сознательный враг. Не просто озлобленный гном, Которому в радость погром,— О, я был поэтом, о, я был эстетом, О, я был ужасным говном! Я ждал, что для всех моих дел Положишь ты некий предел,— Но, словно радея о благе злодея, Ты, кажется, недоглядел. Я гордо стою у черты На фоне людской мелкоты: Доволен и славен, я был тебе равен — А может, и выше, чем ты!» Он смотрит туда, в вышину, Слегка поправляет луну Левее Сатурна — и как-то дежурно «Ну-ну, — отвечает, — ну-ну». Меж тем все темней синева. Все легче моя голова. Пришла моя очередь себя опорочивать, А я забываю слова. Среди мирового вранья Лишь им и доверился я, Но вижу теперь я, что все это перья, Клочки, лоскутки, чешуя. Теперь из моей головы Они вылетают, мертвы, Мой спич и не начат, а что-либо значит Одно только слово «увы». Всю жизнь не умея решить, Подвижничать или грешить,— Я выбрал в итоге томиться о Боге, А также немножечко шить; И вот я кроил, вышивал, Не праздновал, а выживал, Смотрел свысока на фанатов стакана, На выскочек и вышибал — И что у меня позади? Да Господи не приведи: Из двух миллионов моральных законов Я выполнил лишь «Не кради». За мной, о верховный ГУИН, Так много осталось руин, Как будто я киллер по прозвищу Триллер, Чьей пищею был кокаин. И все это ради того, Что так безнадежно мертво — Всё выползни, слизни, осколки от жизни, Которой живет большинство; И хроникой этих потерь Я мнил оправдаться теперь? Прости меня, Боже, и дай мне по роже — Я этого стою, поверь. Он смотрит рассеянно вдаль, Я, кажется, вижу печаль В глазах его цвета усталого лета — Хорошая строчка, и жаль, Что некому мне, старику, Поведать такую строку; Он смотрит — и скоро взамен приговора «Ку-ку», произносит, «ку-ку».
