Позабывшие, в чем их вина, Персефоны, Сизифы, Танталы Из Медведкова и Люблина,— И в последнем вагоне состава, Что с гуденьем вползает в дыру, Поглядевши налево-направо, Я увижу тебя — и замру. Прошептав машинально «Неужто?» И заранее зная ответ, Я протиснусь к тебе, потому что У теней самолюбия нет. Принимать горделивую позу Не пристало спустившимся в ад. Если честно, я даже не помню, Кто из нас перед кем виноват. И когда твои хмурые брови От обиды сомкнутся в черту,— Как Тиресий от жертвенной крови, Речь и память я вновь обрету. Даже страшно мне будет, какая Золотая, как блик на волне, Перекатываясь и сверкая, Жизнь лавиной вернется ко мне. Я оглохну под этим напором И не сразу в сознанье приду, Устыдившись обличья, в котором Без тебя пресмыкался в аду, И забьется душа моя птичья, И, выпрастываясь из тенет, Дорастет до былого величья — Вот тогда-то как раз и рванет. Ведь когда мы при жизни встречались, То, бывало, на целый квартал Буря выла, деревья качались, Бельевой такелаж трепетал. Шум дворов, разошедшийся Шуман, Дранг-унд-штурмом врывался в дома — То есть видя, каким он задуман, Мир сходил на секунду с ума. Что там люди? Какой-нибудь атом, Увидавши себя в чертеже И сравнивши его с результатом, Двадцать раз бы взорвался уже. Мир тебе, неразумный чеченец, С заготовленной парою фраз Улетающий в рай подбоченясь: Не присваивай. Все из-за нас. …Так я брежу в дрожащем вагоне, Припадая к бутылке вина, Поздним вечером, на перегоне От Кузнецкого до Ногина. Эмиссар за спиною маячит, В чемоданчике прячет чуму… Только равный убьет меня, значит? Вот теперь я равняюсь чему. Остается просить у Вселенной, Замирая оглохшей душой, Если смерти — то лучше мгновенной, Если раны — то пусть небольшой. 2004 год
Хорошо, говорю. Хорошо, говорю тогда. Беспощадность вашу могу понять я. Но допустим, что я отрекся от моего труда и нашел себе другое занятье. Воздержусь от врак, позабуду, что я вам враг, буду
