Но есть восторг священной дрожи, верховной воли торжество —А погляди на эти рожи: никто не смыслит ничего.Ребенок разве что, играя в большое красное авто,В надежности земного рая порою чувствует не то,И чуть не взрослая забота проходит тенью по лицу:За ними наблюдает кто-то, и надо бы сказать отцу…Но бездна близится, темнея. Уже видны ее края.Сказать вам, что в конце туннеля? В конце туннеля буду я,С угрюмой завистью холопа и жаркой жалостью певцаГлядящий, как ползет Европа к началу своего конца.Я знаю, тайный соглядатай с закинутою головой,Про ваш пятнадцатый, двадцатый, тридцатый и сороковой.В начале всякий век обманчив, как древле молвил Мариво,И ты не зря, несчастный мальчик, боишься взгляда моего.В той идиллической картине, меж обреченных хризантем,Ползя меж склонами крутыми, кем быть хотел бы я? Никем.Никем из них, плывущих скопом среди вершин и облаков,Ни снегом, ни стереоскопом, как захотел бы Щербаков,Ни облаками на вершине, что над несчастными парят,Ни даже тем, кто смотрит ныне в старинный странный аппарат.Как жмемся мы в свои конуры, в халупы, в чадный дух семьи!У нас такие тут кануны! У вас свои, у нас свои.Но тот, с улыбкою усталой, который прячется в дыму,—Тот подошел бы мне, пожалуй. Я переехал бы к нему.Люблю томленье на пределе, в преддверье новой простоты,Пока еще не отвердели ее ужасные черты.Не позавидую незнанью и никогда не воспоюПокорность жребию баранью — в известной степени свою;Но тот, кто в трепете кануна величье участи узрит,Тому и бунты, и коммуна, тому и Мюнхен, и Мадрид —Лишь подтверждение догадки, лишь доказательство того,Что дьявол прячется в порядке, а в бездне дышит божество.Я не таков. Прости мне, Боже. Но жизнь моя заострена,Как для свидетельства; и тоже дрожит, как всякая струна.Не знаю сам, когда исчезну, но пусть в обители тенейМне вспомнится глядящий в бездну и улыбающийся ейНа грани марта и апреля, границе дня и темноты —С сознаньем, что в конце тоннеля на самом деле только ты.
2002 год
Девятая баллада
Не езди, Байрон, в Миссолунги.Война — не место для гостей.Не ищут, барин, в мясорубкеВысоких смыслов и страстей.Напрасно, вольный сын природы,Ты бросил мирное житье,Ища какой-нибудь свободы,Чтобы погибнуть за нее.Поймешь ли ты, переезжаяВ иные, лучшие края:Свобода всякий раз чужая,А гибель всякий раз своя?Направо грек, налево турок,И как душою ни криви —Один дурак, другой придурокИ оба по уши в крови.Но время, видимо, приспелоНакинуть плащ, купить ружьеИ гибнуть за чужое дело,Раз не убили за свое.И вот палатка, и желтая лихорадка,Никакой дисциплины вообще, никакого порядка,Порох, оскаленные зубы, грязь, жара,Гречанки носаты, ноги у них волосаты,Турки визжат, как резаные поросяты,Начинается бред, опускается ночь, ура.Американец под Уэской,Накинув плащ, глядит во тьму.Он по причине слишком веской,Но непонятной и ему,Явился в славный край корриды,Где вольность испускает дух.Он хмурит брови от обиды,Не формулируемой вслух.Легко ли гордому буржуюВ бездарно начатом боюСдыхать за родину чужую,Раз не убили за свою?В горах засел республиканец,
