чтобы подождать меня у двери, пошла за мною и быстро меня догнала. Она, должно быть, чувствовала себя лучше в темноте, наступившей за время нашего пребывания у нее в доме, чем при свете выгоравших свечей. Я не удивился, увидев ее рядом с собой. Я думал, что для нее, как и для нас, все решено.

Филипп вздохнул и с неловкостью во взгляде сокрушенно посмотрел на Флори, для которой взгляд этот остался непонятным.

— Разбитая борьбой с Артюсом, она шла с трудом, и я уже держал отвязанную лошадь за повод, когда она подошла ко мне. В другой руке у меня был фонарь, который я, выходя, зажег от взятой из камина головешки. Я протянул фонарь ей, чтобы она посветила мне, когда я буду усаживаться в седло, прежде чем поднять на лошадь в свою очередь и ее. Вопреки моему ожиданию, она поставила фонарь на землю и, приблизившись, прикоснулась ко мне рукой: «Вы не знаете, вы не догадались, почему я уже несколько месяцев веду себя так, как вы видите?» — спросила она со сдержанной досадой в голосе, которую я отнес за счет пережитого потрясения. Она в волнении заговорила снова. Боже мой! Мне не забыть этой истовости тона, совершенно отличавшегося от ее обычной манеры, которым эта женщина, силуэт который я едва различал в темноте, бросила мне в лицо признание в том, чего я не мог бы вообразить себе ни за что на свете! Посудите сами: все то, что она придумала для спасения Артюса, было результатом любви, но любви не к нему, как можно было бы подумать, а любви ко мне!

— Господи! Гертруда вас любит! — воскликнула Матильда. Дочь же ее оставалась безмолвной. — В это невозможно поверить!

Она замолчала, казалось раздумывая.

— Да, в свете этого открытия я теперь вспоминаю, как она крутилась около вас с Флори во время ужина в нашем доме после вашей свадьбы. Она была так назойлива…

— Совсем не помню этого. Она не привлекала моего внимания.

— Влюблена в вас, — наконец проговорила Флори, — она влюблена в вас!

— Ну да, дорогая! Я до сих пор не могу прийти в себя от недоумения.

— Не понимаю, как, любя вас, она согласилась прятать у себя Артюса…

Она задала этот риторический вопрос без видимого волнения, и Матильда подумала, что ее дочь очень сдержанно приняла открытие, которое должно было бы вызвать у нее негодование. Это спокойствие объяснялось тем отдалением супругов друг от друга, в котором они, по-видимому, пока не отдавали себе отчета. Однако совершенно ясно, что любящая женщина реагировала бы на такое сообщение совершенно иначе. На какое расстояние отошла уже эта совсем недавно вышедшая замуж женщина от того, кому клялась сопровождать его всю жизнь?

— Мое сердце разрывается, дорогая, — отвечал тем временем Филипп. — Спасая Артюса, помогая ему выжить под достойным уважения предлогом дружбы, она давала ему шанс вернуться на путь разврата. Что могло помешать затем ему, которого вы очаровали — он признался в этом своей хозяйке, после чего ее воображение заработало во всю силу, — что помешало бы ему в следующий раз захватить вас, поступить с вами так же, как с Кларанс? В результате — по крайней мере, она так думала — я навсегда отказался бы от вас после такого позора! Она думала, что вы, находясь ли в угнетенном состоянии либо оправившись от него, не сможете меня удержать! Вот что она тайно готовила для вас, моя любовь, чтобы завлечь меня в свои сети, — судьбу вашей младшей сестры! Не чудовищно ли это? Я решительно заявил ей о своем возмущении, отвращении к этой мысли, о полной безнадежности как ее надежд, так и ее ухищрений! Тем не менее я счел своим долгом несмотря ни на что, поскольку я обещал это сделать, отвезти ее к Изабо, и сделал это скрепя сердце, как если бы вез на крупе моей лошади узел с грязным бельем.

Филипп кончил свой рассказ. Его негодование, казалось, не доходило до Флори, не отрывавшей от пламени камина потерянного взгляда.

— Бедная девушка, — проговорила она после длинной паузы. — Она достойна того, чтобы не порицать ее, а пожалеть. Видите ли, Филипп, я не разделяю вашего осуждения и не негодую — по поводу того, что она желала мне позора. Если она вас действительно безумно любит, сердце ее, как мне кажется, когда я ставлю себя на ее место, должно разорваться от ревности. Кто может упрекнуть ее за озлобленность, за желание дискредитировать меня в ваших глазах? Любовь — вот и причина, и извинение ее отчаянных шагов…

Матильда сидела, не отрывая глаз от своих рук, лежавших у нее на коленях. Она молчала. Если она и испытывала некоторое облегчение от сознания того, что исчезла опасность, которой Артюс угрожал ее дочери, она не меньше понимала и то, насколько Флори подвергалась другим опасностям.

— Ну, что же, дети мои, — проговорила она, стряхнув тяжелые мысли, — этот день был концом кошмара, концом загадки, будем надеяться, что он положил конец и нашим неприятностям.

С улицы донесся шум, в доме зазвучали голоса. Метр Брюнель приехал за супругой.

— Ну, вот и все! — проговорил он, входя. — Так или иначе наша цель достигнута! Только что на моих глазах арестовали мучителя Кларанс! Судьба его отныне решена: его посадят в тюрьму, где он будет сидеть в ожидании виселицы!

— Он был в сознании во время ареста?

— В полном. Он брызгал слюной от ярости!

— Он, наверное, понимал, что рано или поздно ему придется расплачиваться за свои преступления.

— Я в этом не уверен. Подобные нечестивцы не испытывают угрызений совести. Но если теперь с ним, от которого мы наконец навсегда избавились, все ясно, дело оборачивается совсем другой стороной: речь идет об Арно. События последнего времени задели его за живое. После того как увезли его бывшего приятеля, он объявил мне, что, пока караулил этого павшего друга, принял очень важное решение: встретившись воочию с черным лицом Зла, он отныне намерен с ним бороться. Повсюду. Для начала в самом себе. Чтобы духовно переродиться в собственных глазах, он твердо решил встать на путь спасения. Для этого он нашел блестящий выход: он отправится в свите короля в крестовый поход.

Матильда не удивилась. Зная чувствительность, высокую требовательность к себе, которую ее сын скрывал из осторожности под маской непринужденности, она всегда понимала, что он может выбрать либо самое худшее, либо самое лучшее. Слава Богу, выбор его оказался хорошим: он понесет крест! Если она не питала иллюзий в отношении предстоявших ей страданий разлуки, тем не менее она думала, что испытание, принятое на себя одним из них искупит грехи всех остальных. Они нуждались в этом. Арно становился их посланником и заступником перед Христом, освободить могилу которого он отправляется.

— Благодарение Господу! — проговорила она. — Все эти неприятности не прошли впустую!

В густом тумане едва различимы низкие ветви деревьев, нависшие над дорогой, по которой шли люди.

Едва выйдя за пределы Орлеана, паломники оказались в серых объятиях наводящего уныние тумана и сырости. В ноябрьском лесу, среди сбросивших листву деревьев, всегда беспокойно, но повисшая в воздухе изморось, которой, казалось, не было конца, просто угнетала. Над глубокими колеями дороги почти ничего не видно. Можно было только догадываться о том, что по обе стороны ее росли кусты, отдельные ветки которых то и дело мелькали над головами путников. Все остальное, окружавшее их, казалось какой-то бесцветной, нереальной массой.

Верхом на белом муле, на крупе которого позади нее ехала Кларанс, Матильда еще раз проверила, хорошо ли та укутана в свою шубу. Потуже затянула она и свой суконный, подбитый бобром плащ, хорошо сохранявший тепло. Было не слишком холодно, но изморось под деревьями была такой плотной, что пробирал озноб.

Отчасти чтобы рассеять тоску, навевавшуюся ощущением потерянности, далекого расстояния от дома, сознанием того, что путь еще далек, неизвестности, а также чтобы было легче шагать вперед по разбитой дороге, преследуемые неприятным карканьем воронья, люди хором пели старинные религиозные гимны, ритм которых так соответствовал медленному продвижению этих божьих странников.

Четыре дня назад — человек сто — они вышли из Парижа, кто пешком, кто на лошади, на осле или