Данте Алигьери, который в начале 34-й песни «Ада» (первый стих) использовал текст католического «Гимна кресту» («Vexilla regis prodeunt», т.е. «Близятся знамёна владыки»), но добавил к нему одно слово – inferni (ада), и в результате этой «шутки» получилось как бы издевательство над церковным гимном. Булгаков, прекрасно знавший творчество Данте, не мог не заметить, как он «пошутил», а также реакцию на это богословов. (См.: А. Маргулов. «Товарищ Дант и бывший регент». – Литературное обозрение, 1991, №5, с. 70-74.)
«Переводчик отправился в переднюю, навертел номер и начал говорить почему-то плаксиво:
– Алё? Считаю долгом сообщить, что наш председатель жилтоварищества дома №302-бис по Садовой… спекулирует валютой… Говорит жилец означенного дома в квартире №11 Тимофей Кондратьевич Перелыгин. Но заклинаю держать в тайне имя. Опасаюсь мести вышеизложенного председателя.
И повесил трубку, подлец.
– Этот вульгарный человек больше не придёт, мессир, клянусь в том вашими золотыми шпорами, – доложил Коровьев или регент, или чёрт знает кто такой, подойдя к дверям спальни.
– Дорогой Фагот, – ответили из спальни, – но при чём же здесь Перелыгин? Не причинил бы ты ему хлопот?
– Не извольте беспокоиться, мессир, – ответил Фагот этот, или Коровьев, – эти хлопоты будут ему чрезвычайно полезны. Тоже негодяй. У него есть манера подсматривать в замочную скважину.
– А, – ответили из спальни…»
Белая магия и её разоблачение
« – Ну что же, всё в порядке, – тихо проговорил замаскированный, – узнаю их! И алчны, и легкомысленны, но милосердие всё-таки стучится в их сердце…»
« – Ну что ж, – задумчиво и тихо отозвался тот, – я считаю твои опыты интересными. По-моему, они люди, как люди. Любят деньги, что всегда, впрочем, отличало человечество…»
Поцелуй Внучаты
«В то время как вдали за городом гость рассказывал поэту свою несчастную повесть, Григорий Данилович Римский находился в ужаснейшем настроении духа.
Представление, если, конечно, представлением можно назвать всё безобразие, которое совершилось в театре Варьете, только что закончилось, и две с половиной тысячи народу вытекали из узких выходов здания в великом возбуждении.
Созерцать почтенного Аркадия Аполлоновича с громаднейшей шишкой на лбу, присутствовать при неприятном скандальном протоколе, слушать глупые вопли супруги Аркадия Аполлоновича и дерзкой его племянницы было настолько страшно и мучительно, что Григорий Данилович бежал в свой кабинет.
Дело было, натурально, не в одном избиении Семплеярова, представляющем лишь звено в цепи пакостей сегодняшнего дня и вечера. Римский прекрасно соображал, что завтра придётся отчитываться по поводу совершенно невероятного спектакля, учинённого в Варьете страннейшей группой артистов.
Первая мысль Римского была, естественно, о том, насколько он сам защищён в этом вопросе. Внешне, казалось бы, достаточно. Заведующий программами в отделе театральных площадок Ласточкин утвердил программу, афиша была проверена и надлежащим образом подписана; наконец, приглашал этого Воланда всё тот же проклятый Стёпа, бич и мучение театра. Всё это было так, но тем не менее то ярость, то ужас поражали душу финдиректора. Он был опытным человеком и понимал превосходно, что завтра, не позже, ему придётся расхлёбывать жуткое месиво, несмотря на то, что по форме всё было соблюдено как следует.
И говорящий на человеческом языке кот был далеко не самым страшным во всём этом! Чего стоило исчезновение Лиходеева, затем исчезновение Варенухи! Боже мой! А переодевание публики на сцене, а
