попадает в список одной из первых. Товарищи! – закричала она тоскливо и глухо, возведя глаза к потолку, обращаясь, очевидно, к тем, кто уже покинул волчий мир скорби и забот. – Где же справедливость?!
И тут такое случилось, чего не бывало ни на одном собрании никогда. Товарищ Караулина, детская писательница, закусив кисть правой руки, на коей сверкало обручальное кольцо, завалилась набок и покатилась по полу в проходе, как бревно, сброшенное с платформы.
Зал замер, но затем чей-то голос грозно рявкнул:
– Вон из списка!
– Вон! Вон! – загремел зал так страшно, что у председателя застыла в жилах кровь.
– Вон! В Гепеу этот список! – взмыл тенор.
– В Эркаи!
Караулину подняли и бросили на стул, где она стала трястись и всхрипывать. Кто-то полез на эстраду, причём всё правление шарахнулось, но выяснилось, что он лез не драться, а за графином. И он же облил Караулиной кофточку, пытаясь её напоить.
– Стоп, товарищи! – прокричал кто-то властно, и бушующая масса стихла.
– Организованно, – продолжал голос.
Голос принадлежал плечистому парню, вставшему в седьмом ряду. Лицо выдавало в нём заводилу, типичного бузотёра, муристого парня. Кроме того, на лице этом было написано, что в списке этого лица нет.
– Товарищ председатель, – играя змеиными переливами, заговорил бузотёр, – не откажите информировать собрание: к какой писательской организации принадлежит гражданка Беатриче Григорьевна Дант? Р-раз. Какие произведения написала упомянутая Дант? Два. Где означенные произведения напечатаны? Три. И каким образом она попала в список?
«Говорил я Перштейну, что этому сукиному сыну надо дать комнату», – тоскливо подумал председатель. Вслух же спросил бодро:
– Всё? – и неизвестно зачем позвонил в колокольчик.
– Товарищ Беатриче Григорьевна Дант, – продолжал он, – долгое время работала в качестве машинистки и помощника секретаря в кабинете имени Грибоедова.
Зал ответил на это сатанинским хохотом.
– Товарищи! – продолжал председатель, – будьте же сознательны! – Он завёл угасающие глаза на членов правления и убедился, что те его предали.
– Покажите хоть эту Дант! – рявкнул некто. – Дайте полюбоваться!
– Вот она, – глухо сказал председатель и ткнул пальцем в воздух.
И тут многие встали и увидели в первом ряду необыкновенной красоты женщину. Змеиные косы были уложены корзинкой на царственной голове. Профиль у неё был античный, так же как и фас. Цвет кожи был смертельно бледный. Глаза были открыты, как чёрные цветы. Платье – кисейное жёлтое. Руки её дрожали.
– Товарищ Дант, товарищи, – говорил председатель, – входит в одно из прямых колен известного писателя Данте, и тут же подумал: «Господи, что же это я отмочил такое?!»
Вой, грохот потряс зал. Что-нибудь разобрать было трудно, кроме того, что Данте не Григорий, какие-то мерзости про колено и один вопль:
– Издевательство!
И крик:
– В Италию!!
– Товарищи! – закричал председатель, когда волна откатилась. – Товарищ Дант работает над биографией мадам Севинье!
– Вон!
– Товарищи! – кричал председатель безумно. – Будьте благоразумны. Она – беременна!
И почувствовал, что и сам утонул, и Беатриче утопил.
Но тут произошло облегчение. Аргумент был так нелеп, так странен, что на несколько мгновений зал закоченел с открытыми ртами. Но только на мгновения.
А затем – вой звериный:
– В родильный дом!
Тогда председатель понял, что не миновать открыть козырную карту.
– Товарищи! – вскричал он. – Товарищ Дант получила солидную авторитетную рекомендацию.
– Вот как! – прокричал кто-то…»
«Сильнее закурили. Кто-то зевал. Человек во френче и фрачных брюках рассказал, чтобы развлечь публику, анекдот, начинающийся словами: «Приходит Карл Радек в кабинет к…». Анекдоту посмеялись, но в границах приличия, ибо анекдот был несколько вольного содержания. Один лишь Бескудников даже не ухмыльнулся и глядел в окно такими отсутствующими глазами, что нельзя было поручиться, рассказал он этот анекдот или нет.
Рассказы про Радека, как известно, заразительны, и маленький подвижный скетчист Ахилл рассказал, в свою очередь, о другом каком-то приключении Радека, но происшедшем уже не в кабинете, а на вокзале. Однако этому рассказу посмеялись уж совсем мало и тут же начали звонить по телефону».
Карл Радек принадлежал к тому ряду лиц (Троцкий, Ягода и прочие), к которым Булгаков испытывал особое чувство ненависти и презрения. Кроме того, Радек участвовал в травле писателя. Это хорошо видно из воспоминаний B.C. Ардова, который писал: «Роман («Белая гвардия») был встречен несправедливой бранью… Особенно усердствовал в осуждении «Дней Турбиных» театральный критик В.И. Блюм. Он занимал должность начальника отдела драматических театров Реперткома. По его протесту и обрушились на спектакль критики и начальники разных рангов. Театр апеллировал в ЦК партии.
Помню, я был в зале МХАТ на том закрытом спектакле, когда специальная комиссия, выделенная ЦК, смотрела «Дни Турбиных». Помню, как в антракте Карл Радек – член этой комиссии – говорил кому-то из своих друзей, делая неправильные ударения почти во всяком слове – так говорят по-русски уроженцы Галиции:
– Я считаю, что цензура права!»
