— Где вы запропали, ячменна кладь?
— Не сердись, Савватий! Пошли.
Земля начала подстывать, идти становилось все легче и легче.
Андрей с Никифором поселились в землянке на крутом берегу Камы.
Неласковая северная весна улыбалась все чаще. Уже зазеленела трава на угорах. Лес звенел от птичьего гама.
Солнце играло в голубой вышине, только ветер с севера, с далекой колвинской и вишерской пармы дышал холодом, да в разлогах под сенью островерхих елей еще лежал белыми плешинами нерастаявший снег.
Лед на Каме тронулся ночью. Андрей, проснувшийся от шума, разбудил Никифора. Тот поднялся недовольный, почесываясь.
— Чего ты?
— Да погляди, красота-то какая!
Андрей стоял на берегу и не мог оторвать взгляда от быстро несущихся льдин. Они со скрежетом задевали одна о другую. Вода под ними шипела и пенилась. Кама словно срывала с себя оковы. Все шире и шире становились разводья. Они блестели в лучах полного месяца. А льдины плыли и плыли…
Всю ночь и весь день плыли они.
Вскоре Кама очистилась от льда.
— Ну, Никифор, скоро и мы с тобой поплывем.
— Я к себе в Ильинское. Тятька с мамкой, поди, глаза обо мне проплакали.
— Берегись, больше суток тебе там жить нельзя. Поймают — засекут. Укажу я тебе надежную пристань.
И Андрей рассказал, как отыскать землянку дедушки Мирона.
— Пожалуй, и вправду нельзя мне оставаться дома. Стало быть, вся жизнь моя теперь по ветру летит? Как ты полагаешь?
— Не жалей, Никифор.
— Я на все пойду. Мне самого себя не жаль. Только от родных мест неохота уходить.
— Может, еще и наладится твоя жизнь. А я на низ подамся, в Кунгур либо в Екатеринбург. В большом городе и укрыться легче.
Утром Никифор все-таки ушел в Ильинское.
Андрей готовил лодку к отплытию, конопатил щели, прибил доску на сиденье, стругал весла.
Отплывал он в ясную погоду, в солнечный ветряный день. Ветер завивал водяные стружки. Широка и величественна была в эти дни Кама. Вся она радостно светилась под солнцем, словно торжествуя свое освобождение. Прибрежные тальники поднимали над водой верхушки голых веток. Вода прибывала. Мутная, сердитая, она заливала пойму. Река текла, кружа воронки, подмывая глинистые берега, и чем дальше, тем шире становились камские просторы.
Андрей полной грудью вдыхал свежий речной воздух. Как проголосная песня, лилась перед ним Кама, силой и волей веяло от нее.
Чем дальше плыл Андрей, тем больше видел он народной беды. Она как будто со всех сторон облегала его.
Вот уже около недели плыл он вниз по Каме. Недалеко от Осы зашел в деревушку. Посредине деревни возвышалась виселица. Пусто, ни души не было на улицах, некоторые избы стояли с заколоченными ставнями.
— Что тут у вас учинилось? — спросил Андрей первую встречную.
Женщина, не глядя на него, тихо, неохотно проговорила:
— Драгуны наезжали.
Андрей догадался, что попал на кровавый след карательного воинского отряда князя Вяземского.
— Будь навеки проклят, злодей, — прошептал он.
В Осе решил отдохнуть, купить хлеба.
Зашел на постоялый двор в посаде. Постояльцев оказалось немного: один торговый с помощником, молодым пареньком, да отставной капрал. Все трое сидели за столом, ели щи и беседовали. Подсел к ним и Андрей.
В открытое окно виднелась крепостца, обнесенная тыном с деревянной воротовой башней. На крепостном валу играли ребятишки.
— А это для чего построили? — спросил Андрей.
— Видать, не здешний ты, — ответил торговый. — Был бы здешний, узнал бы, как без крепостей жить. У нас в Кунгуре башкирцы весь город спалили, теперь на новом месте стоит город… Вот какое творится в наших краях. Да что башкирцы, своих бойся, особливо, ежели у кого власть в руках.
— Так ты кунгурский? — спросил отставной капрал. — Земляки будем. Я неподалеку живу от Кунгура.
Был он уже в летах, черные глаза светились умом и энергией. А купец показался Андрею смешным: толстое лицо, маленькие плутоватые глаза, на голове волосы редкие и кудрявые, торчком во все стороны. Говорил купец бойко.
— Давно службу кончил?
— Не так чтобы давно.
— Повидал, наверно, всякого?
— Пришлось и на войне побывать. Знатно бились. Под Егерсдорфом мне в ногу стрелили, а то бы еще долго с пушкой ездил.
— Откуда родом-то?
— Из Богородского.
— Знаю, недалече от Кунгура. А я купец кунгурский Шевкунов… Слыхал, может?
— Как не слыхать? Шевкунов… Юфтью торгуешь?
— Юфтью. Мы люди именитые.
«Именитый человек» положил ложку, вытер платком безбородое лицо и сказал:
— Прилягу на часок… Ванька! Карауль!
— Прилягте, ваша милость.
Андрей сел за стол и, развязав кошель с сухарями, принялся за еду.
— Скуден, парень, твой обед, — усмехнулся капрал. — Бери ложку и хлебай… — Он придвинул к нему чашку со щами. — Далеко путь держишь?
— Хочу до большого города добраться. Там работу легче сыскать.
Проницательный взгляд бывшего капрала ощупал его.
— Да, справедливо говорится: рыба ищет, где глубже, человек — где лучше. Нашему брату, людям подлого звания, есть над чем подумать… Видал деревню-то?
— Страшно глядеть.
— Бунтовали мужики.
Капрал помолчал.
— Костер потушили, а угольки тлеют.
Много бы мог пересказать старый воин из того, что узнал, проезжая через заводы и села.
Рассказал бы он о том, как крестьяне Масленского острога и Бореневской слободы отказались дать на Азяш-Уфимский завод приписных и долгое время стойко выдерживали осаду, не страшась ни пуль, ни ядер. Рассказал бы, что на Ижевском и Боткинском заводах дошло до вооруженного столкновения между мастеровыми и воинской командой.
А в Невьянском заводе мастеровые, бросив работу, учредили мирскую избу, где устраивали многолюдные сходки.
Мог бы обо всем этом рассказать старый капрал, но время настало такое, что лучше было держать язык за зубами.
Андрей молча и жадно хлебал горячие щи. Давно уже не ел он горячего.
